Тургенев и революционное народничество. Роман «Новь

Сочинение

О создании романа «Новь» И. С. Тургенев писал: «Замечу только одно, что ни одно из моих больших произведений не писалось так скоро, легко (в три месяца) - и с меньшим количеством помарок. Вот после этого и суди!..» Всегдашний тургеневский метод: долгое обдумывание и стремительное написание. Еще в 1870 году возникла идея романа «Новь», создавался же он в апреле-июле 1876 года. Время действия романа, как обозначил его сам автор,- конец 60-х годов XIX века, однако отразились в нем события более поздние: так называемое «хождение в народ» 1874-1875 годов. Русская революционная интеллигенция переживала в то время трагическое осознание своей разобщенности с народом, который был лишен истинного понимания причин своего бедственного положения, а поэтому и чужд тем целям, которым посвятили себя эти люди. «Хождение в народ» стало попыткой революционного разночинства сблизиться с народом, развернуть массовую агитацию среди крестьянства, чтобы поднять его на массовое выступление против режима. Все было задумано рационально, но сами «народники» (так стали называть новое поколение революционеров) были все же «далеки от народа», который они пытались побудить к восстаниям и бунтам. Революционная работа велась стремительно, но крестьяне не принимали чужаков, и движение в конце концов было разгромлено. Тургенев с самого начала скептически отнесся к движению народничества, понимая упадничество самой идеи. На этом материале писатель создал роман «Новь», в котором отразил свое видение проблемы революционного народнического движения, пути исторического развития России. В период 60-70-х годов XIX века в русской литературе получил распространение так называемый «антинигилистический роман» (против нигилистов - отсюда и название). Самый значительный «антинигилистический роман» - «Бесы» Достоевского. Некоторые критики причисляли к этому же жанру и последние романы Тургенева. «Новь» нередко сближали с «Бесами». Известно, что в романе Ф. М. Достоевского отражена деятельность организации, созданной заговорщиком-анархистом Нечаевым. Нечаев появляется и на страницах романа «Новь»: тот самый таинственный Василий Николаевич, от которого герои романа получают время от времени письменные распоряжения. Кроме того, в авторских черновиках произведения есть запись о Машуриной: «Нечаев делает из нее своего агента», и о Маркелове: «Совершенно удобная и готовая почти для Нечаева и К°». В самом романе Марке лов характеризуется так: «Человек искренний, прямой, натура страстная и несчастная, он мог в данном случае оказаться безжалостным, заслужить название изверга...» Однако в том же Маркелове автор выделил и вполне привлекательные качества: ненависть ко лжи, сострадание к угнетенным, готовность к безусловному самопожертвованию. Тургенев жалеет своих героев - несчастных, запутавшихся в собственных ошибках, заблудившихся молодых людей. Сам он об этом так писал: «Я решился... взять молодых людей, большей частью хороших и честных,- и показать, что, несмотря на их честность, само дело их так ложно и нежизненно - что не может не привести их к полному фиаско... Молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне - если не к их целям,- то к их личностям». В таком отношении к революционерам автор «Нови» явно противостоял «антинигилистическому роману». Однако Тургенев не симпатизирует делу, которым занимаются молодые герои. Прежде всего, «народники» в романе совершенно не знают, чем живет тот реальный народ, ради которого они готовы жертвовать собой. Они вообразили себе некий абстрактный народ, поэтому слишком сильно были потрясены, когда первая же попытка Марке лова поднять мужиков на бунт кончилась провалом: крестьяне связали его и выдали властям. Тургенев подчеркивает и «некоторую умственную узость» этих людей: «...люди до того уходят в борьбу, в технику разных своих предприятий,- говорил он,- что совершенно утрачивают широту кругозора, бросают даже читать, заниматься, умственные интересы отходят постепенно на задний план; и получается в конце концов нечто такое, что лишено духовной стороны и переходит в службу, в механизм, во что хотите, только не Е живое дело». Нет «живого дела» - вот приговор автора героям «Нови», ибо они «готовы делать, жертвовать собой, только не знают, что делать, как жертвовать...». Среди хаоса сомнений, противоречий, безысходности мечется в «Нови» «российский Гамлет» - Нежданов: «Так отчего же это неопределенное, смутное, ноющее чувство? К чему, зачем эта грусть?..» Но Нежданов - это Гамлет решивший взять себе роль Дон Кихота. Он стремится к самопожертвованию ради высокой идеи, но сам же ощущает и фальшь своего намерения, своих стремлений. Натура Нежданова надлом лена - и нет иного исхода его жизни, кроме самоубийства. Но есть ли истинно сильная личность, «новый русский Инсаров»? Где Базаров? Это давний писаревский вопрос как бы по вис в воздухе и не мог не осознаваться читателями и автором Но автор в 1874 году высказал мысль, что «Базаровы сейчас не нужны. Для настоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума...». Базарова в «Нови» нет, однако после продолжительного перерыва в романе опять появляется «тургеневская девушка» -Марианна Синецкая. В ней - все те же черты, которые так прк влекают в героинях «Рудина», «Дворянского гнезда», «Накануне»: самоотречение и сострадание к миру: «...если я несчастна, - признается она Нежданову,- то не своим несчастьем. Мне кажется иногда, что я страдаю за всех притесненных, бедны? жалких на Руси... нет, не страдаю - а негодую за них, возмущаюсь, ...что я за них готова... голову сложить». Но даже Марианны - та же ограниченность, «шоры на глазах», что и остальных героев. «Нови» предпослан эпиграф: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом». Тургенев объяснил, что «плуг в эпиграфе значит не революцию, а просвещение». Подлинный герой для писателя не Маркелов или Нежданов, но - Соломин. Это тоже не выдающийся, а средний человек, однако он на голову выше прочих - по силе характера, уму, пониманию реальной деятельности. О подобных людях Тургенев говорил: «...я убежден, что такие люди сменят теперешних деятелей: у них есть известная положительная программа, хотя бы и маленькая в каждом отдельном случае, у них есть практическое дело с народом, благодаря чему они имеют почву под ногами...» Поэтому в конце романа звучит апофеоз Соломину: «Он - молодец! А главное: он не внезапный исцелитель общественных ран. Потому ведь мы, русские, такой народ! Мы все ждем: вот, мол, придет что-нибудь или кто-нибудь - и разом нас излечит, все наши раны заживит, выдернет все наши недуги, как больной зуб... А Соломин не такой: нет,- он зубов не выдергивает.- Он молодец!» И все же тоска по Базарову - по красивой сильной натуре не оставляла писателя, даже когда он признавал необходимость Соломина. В «Нови» есть некоторые недоговоренности, недомолвки, но это объясняется тем, что автор собирался писать продолжение романа, посвященное новой деятельности Соломина и Марианны. Постепенные преобразования и просвещение - только в них нуждается Россия - это непоколебимое убеждение автора. Еще в начале 60-х годов XIX века писатель высказал его в полемике с Герценом. Именно надежда на деятельность Соломиных не позволила Тургеневу разочароваться в возможностях «мира всеобщего». Именно с постепенной преобразовательной деятельностью подобных людей писатель связывал возможность переустройства русской общественной жизни. По сути, Соломин не является в творчестве Тургенева фигурою совершенно новой. И в прежних его романах можно было встретить героев, занятых конкретным, негромким, но совершенно необходимым делом: Лежнев («Рудин»), Лаврецкий («Дворянское гнездо»), Литвинов («Дым»). В продолжении «Нови» этот тип должен был занять главенствующее положение. Интерес к людям, подобным Соломину, стал проявлением общественных интересов писателя. Таким образом, роман «Новь» явился логическим завершением творческой деятельности И. С. Тургенева, открывшего миру русскую литературу, создавшего незабываемые образы русских людей 40-70-х годов XIX века. В этом его величайшая роль и заслуга перед горячо любимой Россией.

Тургенев и революционное народничество. Роман «Новь»

В начале 70-х годов в России наметился новый общественный подъем, связанный с деятельностью революционных народников. Он вновь повернул Тургенева лицом к России и русскому. Теплый луч любви и сочувствия согрел последнее десятилетие жизни писателя.

Тургенев проявлял к этому движению самый оживленный интерес. Он близко сошелся с одним из идейных вождей и вдохновителей «хождения в народ» П. Л. Лавровым и даже оказывал материальную помощь в издании сборника «Вперед». Дружеские чувства питал Тургенев к Герману Лопатину, П. А. Кропоткину, С. М. Степняку-Кравчиискому. Он внимательно следил за всеми бесцензурными эмигрантскими изданиями, вникал в тонкости полемики между различными течениями внутри этого движения. В спорах между лавристами, бакунинцами и ткачевцами Тургенев проявлял большую симпатию к позиции Лаврова. В отличие от Бакунина Лавров считал, что русское крестьянство к революции не готово. Потребуются годы напряженной и терпеливой работы интеллигенции в деревне, прежде чем народ поймет необходимость революционных перемен. Не одобрял Лавров и заговорщическую, бланкистскую тактику революционной борьбы Ткачева, который проповедовал идеи политического террора, захвата власти в стране горсткой революционеров, не опирающихся на широкую поддержку народных масс. Более умеренная и трезвая позиция Лаврова была во многом близка Тургеневу, который в эти годы глубоко разочаровался в правительстве и в своих друзьях, трусливых либералах, решительно порвал с М. Н. Катковым и его журналом «Русский вестник».

Однако отношение Тургенева к революционному движению было по-прежнему сложным. В 1873 году он писал Лаврову по поводу программы журнала «Вперед»: «Со всеми главными положениями я согласен - я имею только одно возражение... Мне кажется, что Вы напрасно так жестоко нападаете на конституционалистов, либералов и даже называете их врагами; мне кажется, что переход от государственной формы, служащей им идеалом, к Вашей форме ближе и легче, чем переход от существующего абсолютизма - тем более, что Вы сами плохо верите в насильственные перевороты - и отрицаете их пользу». Тургенев не разделял полностью народнических социалистических программ. Ему казалось, что революционеры-социалисты страдают нетерпением и слишком торопят русскую историю. Их деятельность не бесплодна в том смысле, что они будоражат общество, побуждают правительство к реформам. Но бывает и другое: напуганная их революционным экстремизмом власть идет вспять; в этом случае их деятельность косвенным образом подталкивает общество к реакции.

Истинно полезными деятелями русского прогресса, по Тургеневу, должны явиться «постепеновцы». В письме к А. П. Философовой от 11 сентября 1874 года он заявлял: «Времена переменились; теперь Базаровы не нужны . Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою безо всякого блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы. Я беру слово: низменной - в смысле простоты, бесхитростности, «terre `a terre"a» . Что может быть, например, низменнее - учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д. На что тут таланты и даже ученость? Нужно одно сердце, способное жертвовать своим эгоизмом <...> Чувство долга, славное чувство патриотизма в истинном смысле этого слова - вот всё, что нужно».

«Постепеновцы», которых Тургенев называет «третьей силой» и которые должны занять промежуточное положение между правительственной партией и либералами, с одной стороны, и революционными народниками, с другой, являются в глазах писателя истинными деятелями прогресса, чернорабочими русской истории. Откуда ждет Тургенев появления «третьей силы»? Если в 50-х - начале 60-х годов писатель возлагал надежды на «постепеновцев» «сверху» - культурное дворянство, либеральная партия, - то теперь он считает, что они должны прийти «снизу», из народа.

В творчестве Тургенева 70-х годов вновь пробуждается острый интерес к народной теме. Появляется цикл произведений, продолжающих «Записки охотника». Тургенев дополняет книгу гремя рассказами: «Конец Чертопханова», «Живые мощи» и «Стучит». К ним примыкают тематически повести «Пунин и Бабурин», «Бригадир», «Часы», «Степной король Лир». В этих произведениях Тургенев уходит в историческое прошлое. Разгадку русской жизни он начинает искать теперь не в скоропреходящих типах, а в героях, воплощающих коренные черты национального характера, не подвластные ходу времен. Тургенев преодолевает свой исторический пессимизм конца 60-х годов, проявившийся в повестях «Призраки», «Довольно» и в романе «Дым». Писатель с грустью утверждал там, что в ходе истории меняются лишь внешние формы жизни, а зло остаётся; теперь он делает акцент на другом - остаётся и добро! В пестром многообразии русской жизни Тургенев ищет теперь проблески величия и силы, неистребимость русской сути в характерах своих героев. В ряде произведений - «Пунин и Бабурин», «Часы» - готовится будущая соломинская тема романа «Новь»: Тургенев поэтизирует разночинца с его плебейской гордостью и честностью, с его практичностью и осмотрительностью, чуждой чрезмерной восторженности и неумеренных порывов, - с той самой «неторопливой сдержанностью ощущений и сил», о которой шла речь в «Поездке в Полесье» и «Дворянском гнезде».

Особую группу произведений 70-х - начала 80-х годов составляют так называемые «таинственные повести» Тургенева: «Собака», «Казнь Тропмана», «Странная история», «Сон», «Клара Милич», «Песнь торжествующей любви». В них Тургенев обращался к изображению загадочных явлений в человеческой психике: к гипнотическим внушениям, тайнам наследственности, загадкам и странностям в поведении толпы, магической, необъяснимой власти умерших над душами живых, телепатии, галлюцинациям, спиритизму. К концу XIX века и в России, и на Западе к таким явлениям возник живой интерес в связи с кризисом философии позитивизма. Л. Н. Толстой высмеял спиритические увлечения русской интеллигенции в драме «Плоды просвещения». Тургенев отнесся к ним несколько иначе.

В письме к М. А. Милютиной от 22 февраля 1875 года Тургенев так определил основы своего миросозерцания: «Я преимущественно реалист - и более всего интересуюсь живою правдою людской физиономии; ко всему сверхъестественному отношусь равнодушно, ни в какие абсолюты и системы не верю, люблю больше всего свободу - и, сколько могу судить, доступен поэзии».

В «таинственных повестях» Тургенев верен этим принципам своего творчества. Касаясь загадочных явлений в жизни человека и общества, ни о каком вмешательстве потусторонних сил он предпочитает не говорить. Пограничные области человеческой психики, где сознательное соприкасается с подсознательным, он изображает с объективностью реалиста, оставляя для всех «сверхъестественных» феноменов возможность «земного», посюстороннего объяснения. Привидения и галлюцинации мотивируются отчасти расстроенным воображением героев, болезненным состоянием их психики, нервным перевозбуждением. Тургенев не скрывает от читателя, что некоторым явлениям он не может подыскать реалистической мотивировки, хотя и не исключает её возможности в будущем, когда знания человека о мире и самом себе углубятся и расширятся.

В «таинственных повестях» Тургенев не оставляет своих размышлений над загадками русского характера. В «Странной истории», например, его интересует склонность русского человека к самоотречению и самопожертвованию. Героиня повести Софи, девушка из аристократической семьи, нашла себе наставника и вождя в лице юродивого Василия, проповедующего в духе раскольнических пророков конец мира и приход антихриста. Тургенев говорит о таинственной силе воли, которой этот юродивый обладает, и о столь же таинственной жажде самоотвержения русской женской души. Сам факт служения Софи ужасному и грубому юродивому вызывает у рассказчика повести неприятные чувства. Но нравственные побуждения героини заслуживают удивления и восхищения. «Я не понимал поступка Софи, но я не осуждал её, как не осуждал впоследствии других девушек, так же пожертвовавших всем тому, что они считали правдой, в чем они видели своё призвание». Тургенев намекал здесь на русских девушек-революционерок, образ которых получил развитие в героине романа «Новь» Марианне.

Тургенев завершил работу над этим романом в 1876 году и опубликовал его в январском - февральском номерах журнала «Вестник Европы» за 1877 год. Действие «Нови» отнесено к самому началу «хождения в народ», к 1868 году. Тургенев показывает, что народническое движение возникло не случайно. Крестьянская реформа 1861 года, в чем писатель теперь убедился, обманула ожидания, положение народа после 19 февраля не только не улучшилось, но резко ухудшилось. Главный герой романа революционер Нежданов говорит: «ПолРоссии с голода помирает, «Московские ведомости» торжествуют, классицизм хотят ввести, студенческие кассы запрещаются, везде шпионство, доносы, ложь и фальшь - шагу нам ступить некуда».

Но Тургенев обращает внимание и на слабые стороны народнического движения. Молодые революционеры - это русские Дон Кихоты, не знающие реального облика своей Дульсинеи - народа. В романе изображается трагикомическая картина народнической революционной пропаганды, которую ведет Нежданов: «Слова: «За свободу! Вперед! Двинемся грудью!» - вырывались хрипло и звонко из множества других, менее понятных слов. Мужики, которые собрались перед амбаром, чтобы потолковать о том, как бы его опять насыпать, <...> уставились на Нежданова и, казалось, с большим вниманием слушали его речь, но едва ли что-нибудь в толк взяли, потому что когда он, наконец, бросился от них прочь, крикнув последний раз: «Свобода!» - один из них, самый прозорливый, глубокомысленно покачав головою, промолвил: «Какой строгий!» - а другой заметил: «Знать, начальник какой!» - на что прозорливец возразил: «Известное дело - даром глотку драть не станет. Заплачут теперича наши денежки!»

Конечно, в неудачах «пропаганды» такого рода виноват не один Нежданов. Тургенев показывает и другое - темноту народа в вопросах гражданских и политических. Но так или иначе между революционной интеллигенцией и народом встает глухая стена непонимания. А потому и «хождение в народ» изображается Тургеневым как хождение по мукам, где русского революционера на каждом шагу ждут тяжелые поражения, горькие разочарования.

Драматическое положение, в котором оказываются народники-пропагандисты у Тургенева, накладывает свою печать и на их характеры. Вся жизнь Нежданова, например, превращается в цепь постоянно нарастающих колебаний. Герой то и дело бросается в крайности: то в отчаянные попытки действовать, то в пучину сомнений, разочарований и душевной депрессии. Эти метания трагически отзываются и в личной жизни героя. Нежданова любит Марианна. Эта девушка готова умереть за идеалы любимого человека. Но Нежданов, теряющий веру в их осуществимость, считает себя недостойным любви. Повторяется история, знакомая нам по роману «Рудин», но только в роли «лишнего человека» здесь оказывается революционер. Да и финал этой истории более трагичен: в припадке отчаяния Нежданов кончает жизнь самоубийством.

На почве глубоких разочарований у народников действительно участились тогда случаи самоубийства. Лидеры народнического движения понимали их историческую неизбежность. П. Л. Лавров, например, утверждал, что в начале движения появляются мученики идеи, способные на практически бесполезные жертвы ради грядущего торжества социалистических идеалов. Это будет «пора бессознательных страданий и мечтаний», «фанатических мучеников», пора «безрасчетливой траты сил и бесполезных жертв». Лишь со временем наступит этап «спокойных, сознательных работников, рассчитанных ударов, строгой мысли и неуклонной терпеливой деятельности».

Тургенев не отступил от исторической правды, показывая типические черты первой фазы народнического движения. Однако неудачи первых шагов этого движения он абсолютизировал, видя в них роковую неизбежность, вечное революционное донкихотство.

Трагедия Нежданова заключается не только в том, что он плохо знает народ, а политически неграмотный мужик его не понимает. В судьбе героя большую роль играет его происхождение, наследственные качества его натуры. Нежданов - полуплебей-полуаристократ. От дворянина-отца ему достались в наследство эстетизм, художественная созерцательность и слабохарактерность. От крестьянки-матери, напротив, - плебейская кровь, несовместимая с эстетизмом и слабодушием. В натуре Нежданова идет достоянная, ни на секунду не прекращающаяся борьба этих противоположных качеств, между которыми не может быть примирения. А потому эта борьба изматывает, истощает духовные силы героя, приводит его к самоубийству.

Нота «физиологического фатализма» проходит через весь роман и относится не только к Нежданову. Все революционеры-народники оказываются у Тургенева физически или психически болезненными людьми. Таков Мар-келов с его душевной усталостью, являющейся врожденным свойством его натуры; таков Паклин с его болезненным шутовством - прямым следствием физической неполноценности. Случайно ли это? По-видимому, нет. Тургенев считает революционный героизм и энтузиазм противоестественным делом. Потому-то и уходят у него в ряды революционеров не вполне здоровые люди. Писатель восхищается их самоотверженными порывами, сочувствует их неудачам, но в то же время сознает, что эти герои не могут быть терпеливыми, мужественными и трезвыми тружениками исторического прогресса.

Роману «Новь» Тургенев предпосылает эпиграф «из записок хозяина-агронома»: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом». В этом эпиграфе содержится прямой упрек «нетерпеливцам»: это они пытаются поднимать «новь» поверхностно скользящей сохой. В письме к А. П. Философовой от 22 февраля 1875 года Тургенев сказал: «Пора у нас в России бросить мысль о «сдвигании гор с места» - о крупных, громких и красивых результатах; более, чем когда-либо, следует у нас удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия».

Глубоко забирающим плугом поднимает «новь» в романе Тургенева «постепеновец» Соломин. Демократ по происхождению и по складу характера, он сочувствует революционерам и уважает их. Но путь, который они избрали, Соломин считает заблуждением, в революцию он не верит. Представитель «третьей силы» в русском освободительном движении, он, как и революционеры-народники, вызывает подозрения и преследования со стороны правительственных консерваторов калломейцевых и действующих «применительно к подлости» либералов сипягиных. Эти герои изображаются теперь Тургеневым в беспощадном сатирическом освещении. Никаких надежд на правительственные «верхи» и дворянскую либеральную интеллигенцию писатель уже не питает. Он ждет реформаторского движения снизу, из русских демократических глубин. В Соломине писатель подмечает характерные черты великоросса: так называемую «сметку», «себе на уме», «способности и любовь ко всему прикладному, техническому, практический смысл и своеобразный деловой идеализм». Поскольку в жизни таких Соломиных были еще единицы, герой получается у писателя слишком декларативным. В нем резко проступают черты либерально-демократической доктрины Тургенева.

В отличие от революционеров, Соломин занимается культурнической деятельностью: он организует фабрику на артельных началах, строит школы и библиотеки. Именно такая, не громкая, но практически основательная работа способна, по Тургеневу, обновить лицо родной земли. Россия страдает не от нехватки героического энтузиазма, а от практической беспомощности, от неумения «не спеша делать» простое и будничное дело. Тургенев отчетливо видел в эти годы слабые стороны русского духовного максимализма. Гигантомания нередко оборачивалась тем, что всё относительное, конечное, всё устоявшееся и закрепленное, всё, ушедшее в уют, склонны были считать буржуазным, филистерским. Конечно, эта черта в характерах русских героев была надежным противоядием мещанству в любых его формах. Но, достигая предельных высот, максималист впадал в крайности отрицания всего временного, относительного, преходящего. Таким народникам-утопистам Тургенев и противопоставляет в «Нови» трезвого практика Соломина, кровно связанного с родной почвой, осмотрительного и делового.

Народники-лавристы относились к людям соломинского типа довольно терпимо и видели в них своих союзников. Лавров подразделял русских либералов на «конституционалистов» и «легалистов». Первые ограничивали свои требования заменой самодержавия конституционным образом правления. Вторые искренне верили в возможность «легального переворота» и перехода России к народному самоуправлению через артель и школу без напрасных революционных жертв и потрясений. Лавров допускал возможность союза народников-революционеров с «легалистами». Обращаясь к последним, он писал: «Во-первых, вы не верите в правительство: это - общее для нас отрицание. Во-вторых, вы признаете права народа на строй общества, где его интересы, экономические и нравственные, будут стоять на первом месте: это - общее для нас утверждение». Нетрудно заметить, что соломинская программа целиком и полностью совпадает со взглядами «легалистов». В понимании Тургенева, Соломин - не типичный буржуазный «постепеновец», рассчитывающий на реформы «сверху», а «постепеновец «снизу», народный деятель и просветитель. Для такого человека Нежданов и Марианна - свои люди, так как у них общая цель - благо народа. Различия лишь в средствах достижения этой цели. Вот почему Лавров называл Соломина «уравновешенным революционером», а одна из современниц Тургенева, дочь К. Д. Кавелина С. К. Брюллова, народница по убеждениям, приветствовала Соломиных как «желанных для русской земли пахарей». «Только тогда, когда они вспашут «новь» вдоль и поперёк, на ней можно будет сеять те идеи, за которые умирают наши молодые силы».

Таким образом, союз Тургенева с видными деятелями, идеологами народничества и революционно настроенной молодежью был не случайным. Он возникал на почве существенной демократизации общественных взглядов писателя на пути и перспективы обновления России.

В «Нови» восторжествовал новый тип тургеневского общественного романа, контуры которого были намечены в романе «Дым».

«Дым» обозначил переход к новой романной форме. Общественное состояние пореформенной России показывается здесь уже не через судьбу одного героя времени, но с помощью широких картин жизни, посвященных изображению различных социальных и политических группировок общества.

В центре романа «Новь» оказываются уже не столько индивидуальные судьбы отдельных представителей эпохи, сколько судьба целого общественного движения - народничества. Нарастает широта охвата действительности, заостряется общественное звучание романа. Любовная тема уже не занимает в «Нови» центрального положения и не является ключевой в раскрытии характера Нежданова. Ведущая роль в организации художественного единства романа принадлежит социальным конфликтам эпохи: трагическому противоречию между революционерами-народниками и крестьянством, столкновениям между революционной, либерально-демократической и консервативной партиями русского общества.

Роман «Новь» на первых порах вызвал бурное неприятие со стороны левых и правых сил русского общества. Снова зашумела критическая буря. В какой-то мере Тургенев её предвидел: на первом листе первой тетради романа он написал стихи Пушкина: «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной», - а Полонскому сказал: «Если за «Отцов и детей» меня били палками, то за «Новь» меня будут лупить брёвнами».

Первым ударил по «Нови» известный теоретик народничества, критик «Отечественных записок» Н. К. Михайловский, обозвавший Тургенева «безумнейшим человеком, который будет запускать свои неумелые пальцы в зияющие раны нового поколения». «Славно сказано!» - заметил Тургенев. Затем начал бранить «Голос» и, как писал Тургенев, «за самыми ничтожными исключениями брань посыпалась «crescendo», и в «Гражданине», наконец, было напечатано, как один из русских читателей бросил книгу на пол со словами: «Гадость! Мерзость!»

«Я никогда не подвергался такому единодушному осуждению, - сетовал Тургенев. - У меня насчет «Нови» раскрылись глаза, - это вещь неудавшаяся. Не говорю уже об единогласном осуждении всех органов печати, которых, впрочем, нельзя же подозревать в заговоре против меня, - но во мне самом проснулся голос - и не умолкает. Нет! нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от неё. Я взял на себя работу не по силам... В судьбе каждого из русских несколько выдающихся писателей была трагическая сторона; моя - абсентизм, причины которого было бы долго разыскивать, но влияние которого неотразимо высказалось в этом последнем - именно последнем произведении».

Отрыв Тургенева от России еще более усугублялся влиянием буржуазно-либеральных сотрудников журнала «Вестник Европы». Даже П. В. Анненков вынужден был предостеречь Тургенева от опасности космополитических крайностей, которые были свойственны редактору журнала М. М. Стасюлевичу и постоянному сотруднику В. Д. Снасовичу. Когда Тургенев, по обычаю, послал на суд Анненкову автограф «Нови», даже старого западника покоробили в финале следующие слова Паклина, героя романа: «Вы про римлян слыхали? Ну да как вам не знать - ведь латыни вы, по вашему званию, обучались! Народ был, доложу вам, грубый, сильный, практический, безо всякого идеала - и ничего после себя не оставил, кроме большого имени да большого страха, потому: завоеватели! крепкая, плотная масса! Кулаки! Вот и мы, русские, такие же будем, только с прибавкой демократического элемента - и к этому же результату нас и ведут люди вроде Соломина. К Риму - пополам с Америкой! - к царству кулаков. Впрочем, и американцы похожи на римлян. Сам-то Соломин - не кулак - напротив - он, коли хотите, и широкий человек, народный, простой - да за ним потянутся кулаки».

С трудом сдерживая возмущение, П. В. Анненков так охарактеризовал слова Паклина, от которых Тургенев сразу же отказался:

«Труднее будет изменить конец романа, т. е., собственно, не конец, а речь о России, вложенную Вами в уста паршивого Паклина, но собственно принадлежащую Вам самим. Уже не говоря о неудобстве скрываться за таким господином, причем смешение обоих неизбежно, но сама речь, по-моему, - и не верна, и обидна по своей неверности. Во-первых, основная мысль её, почти теми же словами, даже сказана впервые страшным реакционером Жозефом де Местром, который на запрос министра Разумовского, что он думает о плане основать Лицей, отвечал, что Россия никогда не будет иметь ни ученых, ни художников, ни влияния на образованность и должна ограничиться тем, чем ограничивался Рим, столь же мало способный к интеллектуальной жизни, как и она, то есть добиваться чести быть крепким и могущественным государством, основанным на религии и императорской власти... Какая же надобность повторять его буквально и навязываться в родство к обскуранту, хотя бы и гениальному! Это ли последнее слово романа? Во-вторых подумайте, друг, отымать от общества надежду когда-либо видеть императора не русского пошиба, а человеческого, конституционного, смягченного, просвещенного, значит просто понапрасну оскорблять общество, публично награждать его пощечиной, унижать его по-вельможески перед Европой, а так выходит из слов Паклина или того, кто за ним скрывается. Конечно, иной Спасович и порадуется этой речи, но ведь Вас не один Спасович будет читать, а вся Россия. Какая надобность ругаться над ней, даже в будущем? Да и с чужого голоса еще. Брани партий Вы должны ожидать, но брани всего государства - и справедливой - да у кого есть плечи, чтобы выдержать это. Я не буду спокоен, пока Вы не перемените этого места, ибо Катоном всепрезирающим можно быть, но неосновательным Катоном быть нельзя. Как изменить эту тираду, я не знаю - это Ваше дело: найдите заключение, которое было бы достойно основной идеи романа - вот и всё. А основная идея его ясна - всё это дикое, неумелое, почти позорное брожение есть результат невозможности существовать с абсолютизмом. Народ еще не чувствует этой невозможности, а образованный класс, начиная с гимназиста и семинариста, уже страдает акутным (острым. - Ю. Л. ) абсолютизмом, вошедшим внутрь. От этого противоречия и весь кавардак. <...>

Безымянная Русь. Да, это та, которая уже стоит на кафедрах, пишет в журналах, мечется из стороны в сторону под предостережениями, увольнениями, притеснениями. Об ней-то надо упомянуть, она-то и упразднит безобразников, в ней-то и будущность».

Соглашаясь с Анненковым в отрицательной оценке паклинской характеристики России, Тургенев иначе смотрел на молодых революционеров. В отличие от Анненкова, он не мог назвать их порывы «безобразными». Еще осенью 1875 года, при встрече со Стасюлевичем в Буживале, Тургенев так говорил о цели нового романа:

«Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников - что, во-первых, несправедливо, - а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо - и сверх того, вредно. Я решился выбрать среднюю дорогу - стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных - и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и не жизненно, что не может не привести их к полному фиаско. Насколько мне это удалось - не мне судить; но вот моя мысль... Во всяком случае, молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне - если не к их целям, то к их личностям. И только таким образом может роман, написанный для них и о них, принести им пользу.

Я предвижу, что на меня посыплются упреки из обоих лагерей; но ведь то же самое случилось и с «Отцами и детьми»; а между тем изо всего моего литературного прошлого я имею причины быть довольным именно этой повестью...»

Упреки действительно посыпались с двух сторон, причем они превзошли ожидания. Возникло сомнение в собственном таланте, в способности верно понимать и глубоко чувствовать существо русского общественного движения. В мае 1877 года Тургенев писал своим друзьям: «Я перестаю писать не потому, что критика со мной обходится строго - а потому, что, живя почти постоянно за границей, я лишен возможности прилежных и пристальных наблюдений над русской жизнью, которая, к тому же, усложняется с каждым годом».

Но причина «неудач» лежала все-таки глубже: Тургенев своим романом не только попал в настроение минуты, но и вновь забежал вперед. Первый же процесс «пятидесяти» стал подтверждать некоторую правоту его прогнозов, затем начался процесс Веры Засулич. Во Франции «Новь» вышла уже со следующим примечанием от издателей: «Если бы роман г. Тургенева не был написан и даже напечатан раньше политического процесса, который происходит сейчас в петербургском Сенате, можно было бы подумать, что он скопировал этот процесс, тогда как он предсказал его. В этом процессе мы, действительно, видим те же самые благородные иллюзии и то же полное разочарование; мы вновь находим там всё, вплоть до неожиданных браков и браков фиктивных. Роман «Новь» внезапно сделался историческим».

И вот уже в апреле 1877 года преданный Тургеневу друг и поверенный А. В. Топоров с радостью сообщал: «Слышал я, что Вы опечалены отзывами нашей печати о «Нови» - напрасно. Поверьте, что это произведение с каждым днем будет приобретать больше и больше почитателей... Даже критиканы уже начинают раскаиваться в своих первых отзывах. Ларош во второй статье говорит, что «это произведение по таланту не ниже «Рудина» и «Дворянского гнезда», а рецензент «Санкт-Петербургских ведомостей» во вчерашнем фельетоне пишет, что если бы роман Ваш появился двумя месяцами спустя, т. е. после процесса пятидесяти, то критика иначе бы отнеслась к нему, что она, бедная, не знала, что в этом процессе явится хождение в народ, и переодевание, и проч.» - «Я знаю, что в критике наступила реакция в мою пользу», - отвечал Тургенев.

Через год революционерка-народница Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова, жестоко обращавшегося с ее заключенными товарищами, и суд присяжных оправдал её. «История с Засулич решительно взбудоражила всю Европу, - писал Тургенев Стасюлевичу. - Из Германии я получил настоятельное предложение написать статью об этом процессе, так как во всех журналах видят интимнейшую связь между Марианной в «Нови» и Засулич, - и я даже получил название «der Prophet» («пророк»).

Нежданов получает место домашнего учителя у Сипягиных в момент, когда очень нуждается в деньгах, ещё больше в смене обстановки. Теперь он может отдохнуть и собраться с силами, главное же - он «выпал из-под опеки петербургских друзей».

В Петербурге жил он в тёмной комнатушке с железной кроватью, этажеркой, заставленной книгами, и двумя немытыми окошками. В эту комнату и явился однажды солидный, излишне самоуверенный господин - известный чиновному Петербургу Борис Андреевич Сипягин. На лето ему нужен учитель для сына, и флигель-адъютант князь Г. («кажется, ваш родственник») рекомендовал именно Алексея Дмитриевича.

При слове «родственник» Нежданов мгновенно краснеет. Князь Г. - один из его братьев, не признающих его, незаконнорождённого, но выплачивающих ему по воле покойного отца ежегодную «пенсию». Алексей всю жизнь страдает от двусмысленности своего положения. По этой причине он так болезненно самолюбив, так нервен и внутренне противоречив. Не по этой ли причине и так одинок?. Для смущения у Нежданова поводов предостаточно. В прокуренной клетушке «княжеского родственника» Сипягин застал его «петербургских друзей»: Остродумова, Машурину и Паклина. Неряшливые фигуры, грузные и неуклюжие; небрежная и старенькая одежда; грубые черты лица, у Остродумова ещё изрытое оспой; громкие голоса и красные крупные руки. В их облике, правда, «сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое», но поправить впечатление это уже не могло. Паклин был до чрезвычайности маленьким, невзрачным человеком, очень страдавшим от этого по причине страстной любви к женщинам. При мизерном росте он был ещё Сила (!) Сам-соныч (!). Впрочем, нравился студентам весёлой желчью и цинической бойкостью (российский Мефистофель, как назвал его в ответ на именование российским Гамлетом Нежданов). Задевало Паклина и нескрываемое недоверие к нему революционеров.

Вот от этого всего отдыхал теперь Нежданов. Он не чужд был эстетическому, писал стихи и тщательно скрывал это, чтобы «быть как все».

У Сипягиных большой каменный дом, с колоннами и греческим фронтоном. За домом прекрасный, ухоженный старый сад. Интерьер носит отпечаток новейшего, деликатного вкуса: Валентина Михайловна вполне разделяет не только убеждения, но и пристрастия мужа, либерального деятеля и гуманного помещика. Сама она высока и стройна, лицо её напоминает о Сикстинской Мадонне. Она привыкла смущать сердечный покой, причём вовсе не для того, чтобы завести особые отношения с объектом своего обнадёживающего внимания. Нежданов не избежал его, но быстро понял отсутствие, так сказать, содержания в её едва уловимой призывности и демонстрации якобы отсутствия дистанции между ними.

Склонность её подчинять и верховодить особенно очевидна в отношениях с Марианной, племянницей мужа. Её отец, генерал, был осуждён за растрату и отправлен в Сибирь, потом прощён, вернулся, но умер в крайней бедности. Вскоре умерла и мать, а Марианну приютил дядюшка Борис Андреевич. Девушка живёт на положении бедной родственницы, даёт уроки французского сыну Сипягиных и очень тяготится своей зависимостью от властной «тётушки». Страдает она и от сознания, что окружающим известно о бесчестии её семейства. «Тётушка» умеет как бы невзначай обмолвиться об этом перед знакомыми. Вообще же она считает её нигилисткой и безбожницей.

Марианна не красавица, но привлекательна, а прекрасным сложением напоминает флорентийскую статуэтку XVIII в. Кроме того, «от всего её существа веяло чем-то сильным и смелым, стремительным и страстным».

Удивительно ли, что Нежданов видит в ней родственную душу и обращает на неё своё внимание, не оставшееся безответным. Но в Марианну страстно и безнадёжно влюблён брат Валентины Михайловны Сергей Михайлович Маркелов, некрасивый, угрюмый и желчный человек. На правах родственника он бывает в доме, где главные принципы - свобода мнений и терпимость, и за столом сходятся, скажем, Нежданов и крайний консерватор Калломийцев, не скрывающий нелюбви к нигилистам и реформам.

Неожиданно оказывается, что Маркелов приехал ради встречи с Неждановым, которому привёз письмо «самого» Василия Николаевича, рекомендующего им обоим взаимодействовать «в распространении известных правил». Но поговорить лучше в имении Маркелова, а то в доме сестры и стены имеют уши.

У Сергея Михайловича Нежданова ждёт сюрприз. В гостиной при свете керосиновой лампы пьют пиво и курят Остродумов и Машурина. До четырёх утра идут разговоры о том, на кого бы можно было положиться. Маркелов считает, что надо привлечь «механика-управляющего» местной бумагопрядильной фабрики Соломина и купца из раскольников Голушкина. У себя в комнате Нежданов вновь чувствует страшную душевную усталость. Опять много говорено, что надо действовать, что пора приступить, а к чему, никто так и не знает. Его «петербургские друзья» ограниченны, хотя честны и сильны. Впрочем, утром он заметил на лице Маркелова следы той же душевной усталости несчастного, неудачливого человека.

Между тем после отказа Маркелову Марианна и Нежданов все больше чувствуют взаимную симпатию. Алексей Дмитриевич находит даже возможным рассказать девушке о письме Василия Николаевича. Валентина Михайловна понимает, что молодой человек совсем отвернулся от неё и что виновата тут Марианна: «Надо принять меры». А молодые люди уже переходят на «ты», вскоре следует и объяснение. Это не осталось тайной для г-жи Сипягиной. Она подслушала это у дверей.

Соломин, к которому отправляются Нежданов и Маркелов, когда-то два года проработал в Англии и современное производство знает отлично. К революции в России относится скептически (народ не готов). Он завёл при фабрике школу и больницу. Это его конкретные дела. Вообще есть две манеры выжидать: выжидать и ничего не делать и выжидать да подвигать дело вперёд. Он выбрал второе.

По пути к Голушкину им попадается Паклин и зазывает их в «оазис», к старичкам - супругам Фимушке и Фомушке, которые продолжают жить, будто на дворе XVIII в. В каком быту родились, выросли и сочетались браком, в том и остались. «Стоячая вода, но не гнилая», - говорит он. Есть тут и дворня, есть старый слуга Каллиопыч, уверенный, что это у турков бывает воля. Есть и карлица Пуфка, для развлечения.

Обед Галушкин задал «с форсом». В пьяном кураже купец жертвует на дело крупные суммы: «Помните Капитона!»

На обратном пути Маркелов упрекает Нежданова в неверии в дело и охлаждении к нему. Это не лишено оснований, но подтекст иной и продиктован ревностью. Ему все известно: и с кем объяснялся красавчик Нежданов, и у кого после десяти вечера был он в комнате. (Маркелов получил от сестры записку и действительно знал все.) Только тут не заслуги, а известное счастье всех незаконнорождённых, всех вы...ков!

Нежданов обещает по возвращении прислать секундантов. Но Маркелов уже опомнился и молит простить: он несчастен, ещё в молодости «обманула одна». Вот портрет Марианны, когда-то сам рисовал, теперь передаёт победителю. Нежданов вдруг чувствует, что не имеет права брать его. Все сказанное и сделанное показалось ложью. Однако, едва завидев крышу сипягинского дома, он говорит себе, что любит Марианну.

В тот же день состоялось свидание. Марианну интересует все: и когда начнётся, наконец; и каков из себя Соломин; и каков Василий Николаевич. Нежданов отмечает про себя, что его ответы - не совсем то, что он в действительности думает. Впрочем, когда Марианна говорит: нужно бежать, он восклицает, что пойдёт с ней на край света.

Сипягины тем временем делают попытку переманить к себе Соломина. Приглашение посетить их и осмотреть фабрику тот принял, но перейти отказался. У дворянина фабричное дело не пойдёт никогда, это чужаки. Да и у самого помещичьего землевладения будущего нет. Купец приберёт к рукам и земли. Марианна, слушая слова Соломина, все больше проникается доверием к основательности человека, который не может солгать или прихвастнуть, который не выдаст, а поймёт и поддержит. Она ловит себя и на том, что сравнивает его с Неждановым, и не в пользу последнего. Вот и мысль уйти обоим от Сипягиных Соломин сразу сделал реальностью, предложив убежище у него на фабрике.

И вот первый шаг навстречу народу сделан. Они на фабрике в незаметном флигельке. В помощь отряжены преданный Соломину Павел и его жена Татьяна, которая недоумевает: молодые люди живут в разных комнатах, любят ли друг друга? Собираются вместе поговорить, почитать. В том числе стихи Алексея, которые Марианна оценивает довольно сурово. Нежданов задет: «Похоронила же ты их - да и меня кстати!»

Настаёт день «идти в народ». Нежданов, в кафтане, сапогах, картузе со сломанным козырьком. Его пробный выход длится недолго: мужики глухо враждебны или не понимают, о чем речь, хотя жизнью недовольны. В письме другу Силину Алексей сообщает, что время действовать вряд ли когда наступит. Сомневается и в своём праве окончательно присоединить жизнь Марианны к своей, к существу полумёртвому. А как он «ходит в народ» - ничего глупее представить невозможно. Или уж взяться за топор. Только солдат мигом убухает тебя из ружья. УЖ лучше самому с собой покончить. Народ спит, и разбудит его вовсе не то, что мы думаем.

Вскоре приходит сообщение: неспокойно в соседнем уезде - должно быть, работа Маркелова. Надо поехать разузнать, помочь. Отправляется Нежданов, в своём простонародном одеянии. В его отсутствие появляется Машурина: все ли готово? Да, у неё ещё письмо для Нежданова. Но где же оно? Отвернулась и незаметно сунула в рот бумажку. Нет, наверное, обронила. Скажите, чтобы был осторожнее.

Наконец возвращаются Павел с Неждановым, от которого разит перегаром и который едва держится на ногах. Оказавшись в толпе мужиков, он было начал с жаром ораторствовать, но какой-то парень потащил его в кабак: сухая ложка рот дерёт. Павел едва вызволил его и привёз домой уже пьяного.

Неожиданно с новостями появился Паклин: Маркелова схватили крестьяне, а приказчик Голушкина выдал хозяина, и тот даёт откровенные показания. Полиция вот-вот нагрянет на фабрику. Он поедет к Сипягину - просить за Маркелова. (Есть и тайный расчёт, что сановник оценит его услугу.)

На другое утро происходит финальное объяснение. Нежданову ясно: Марианне нужен другой человек, не как он, а как Соломин... или сам Соломин. В нем же самом два человека - и один не даёт жить другому. УЖ лучше перестать жить обоим. Последняя попытка пропаганды доказала Нежданову его несостоятельность. Он не верит больше в дело, которое соединяет его с Марианной. Она же - верит и посвятит делу всю свою жизнь. Соединила их политика, теперь же само это основание их союза рухнуло. «А любви между ними нет».

Соломин между тем торопит с отъездом: скоро появится полиция. Да и к венчанию все готово, как договаривались. Когда Марианна отправляется укладывать вещи, Нежданов, оставшись один, кладёт на стол две запечатанные бумажки, заходит в комнату Марианны и, поцеловав в ногах её постель, отправляется во двор фабрики. У старой яблони он останавливается и, поглядев вокруг, стреляет себе в сердце.

Ещё живого его переносят в комнату, где он перед смертью пытается соединить руки Марианны и Соломина. Одно письмо адресовано Соломину и Марианне, где он препоручает невесту Соломину, как бы «соединяя их загробной рукой», и передаёт привет Машуриной.

Нагрянувшая на фабрику полиция нашла только труп Нежданова. Соломин с Марианной уехали загодя и через два дня исполнили волю Нежданова - обвенчались.

Маркелова судили, Остродумов был убит мещанином, которого он подговаривал к восстанию. Машурина скрылась. Голушкина за «чистосердечное раскаяние» подвергли лёгкому наказанию. Соломина, за недостатком улик, оставили в покое. О Марианне речи и не заводилось: Сипягин поговорил-таки с губернатором. Паклина, как оказавшего следствию услугу (совершенно невольную: полагаясь на честь Сипягина, назвал, где скрывались Нежданов и Марианна), отпустили.

Зимой 1870 г. в Петербурге он встретил Машурину. В ответ на обращение она ответила по-итальянски с удивительно чистым русским акцентом, что она графиня ди Санто-Фиуме. Потом все же пошла к Паклину, пила у него чай вприкуску и рассказывала, как на границе к ней проявил интерес какой-то - в мундире, а она по-русски сказала: «Отвяжить ты от меня». Он и отстал.

«Русский Мефистофель» рассказывает «контессе» о Соломине, который и есть настоящее будущее России: «человек с идеалом - и без фразы, образованный - и из народа»... Собравшись уходить, Машурина просит что-нибудь на память о Нежданове и, получив фотографию, уходит, не ответив на вопрос Силы Самсоновича, кто теперь руководит ею: все Василий Николаевич, или Сидор Сидорыч, или безымянный какой? Уже из-за порога сказала: «Может, и безымянный!»

«Безымянная Русь!» - повторил, постояв перед закрытой дверью Паклин.

Владимир Голдин

И. Тургенев, роман «НОВЬ». Статья 6.

Все, кто прожил на этом белом свете, белее тридцати лет замечают, как быстро летит время, а в этом быстро летящем времени, с такой же быстротой развиваются события под воздействием вновь возникших идей. Прошло всего двадцать лет после опубликования первого романа Тургенева «Рудин», где появился первый его герой нигилист Рудин. Герои одиночки нигилисты стали развиваться в России, как биологические инфузории, быстро и неотвратимо.

Сразу, что следует отметить, в романе «Новь» Тургенев применяет слова, которых в предыдущих произведениях и близко не было: революция, фабричные, брехунцы-адвокаты, наёмные рабочие, пролетарии, красные и, это не совсем понятное народное слово для революционера народника – «опроститься». Никто во времена Тургенева и не предполагал, что большинство этих слов из романа, станут крылатыми через каких-то полсотни с небольшим лет.

Да и первые вступительные фразы романа «Новь», это не пейзажные зарисовки дворянской усадьбы, а «Тяжело шлепая стоптанными калошами, медленно покачивая грузное, неуклюжее тело, человек этот достигнув, наконец, самого верха лестницы, остановился перед оборванной полураскрытой дверью и, не позвонив в колокольчик, а только шумно вздохнув, ввалился в небольшую темную переднюю.
- Нежданов дома? – крикнул он густым и громким голосом.
- Его нет – я здесь, войдите, - раздался в соседней комнате другой, тоже довольно грубый, женский голос».

Такое вступление для читателя, привыкшего при чтении тургеневских романов к изысканной речи воспитанных людей, настораживает. Сама обстановка комнаты, в которой встречаются эти люди усиливает их неустроенность в жизни: «Только и было в ней мебели, что железная кроватка в углу, да стол посередине, да несколько стульев, да этажерка, заваленная книгами».

Встретившимся молодым людям не о чем поговорить, они сидят курят, пускают дым, сплёвывают, молчат. Но в этих людях «было нечто общее, хотя чертами лица они не походили друг на друга. В этих неряшливых фигурах, с крупными губами, зубами, носами (Остроумов к тому же ещё был ряб), сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое». После этой фразы я для себя поставил несколько знаков вопроса, поскольку об их трудолюбии автор ничего не сообщает.

Остроумов и Машурина обмениваются между собой отдельными полунамёками, о каких-то делах, в которых всё идет порядком «только человек один подвернулся ненадёжный. Так вот… сместить его надо; а не то и вовсе устранить».

Тургенев продолжает знакомить читателя с героями романа и через это знакомство просматривается отношение автора к этим героям. Новый герой Паклин: «… круглая головка с черными, жесткими волосами, с широким, морщинистым лбом, с карими, очень живыми глазками под густыми бровями, с утиным, кверху вздёрнутым носом и маленьким, розовым, забавно сложенным ртом». Отношение присутствующих к Паклину Тургенев выразил одной фразой: «А! Этот!». Паклин разговаривает с товарищами на общепринятых правилах общения, пытается выяснить у Машуриной имя и отчество, но в их кругах всё так упростилось, что в общении достаточно называть только фамилию.
Появляется главный герой романа – Нежданов. Он раздражен тем, что арестован некто Басанов и тем, что Машурину и Остроумова приглашают на какое-то дело, а на реализацию его нет денег. Надеждин обещает товарищам достать деньги.

Тургенев строит содержание романа на противопоставлении сторон. С одной стороны – это революционеры народники, с другой представители власти аристократы.
Нарушим ход развития романа и продолжим представлять сторону революционеров, попутно отметим, что показывая подпольную деятельность группы народников, Тургенев делает очередной шаг в описании и развитии революционного движения. По сравнению с предыдущими романами, от одиночек нигилистов, помнится, Тургенев перешел к заграничным собраниям нигилистов в Баден-Бадене. В «Нови» же действие уже происходит в России в форме конкретной нелегальной группы, которая стремиться организовать восстание крестьян. От теории дело как бы переходит к практике.
В поместье Сипягина, о нем речь пойдет поздней, Надеждин знакомится с Марианной Синецкой, девушкой не красивой: «но от всего ее существа веяло чем-то сильным и смелым, чем-то стремительным и страстным». В доме Сипягина в ней все обитатели видели нигилистку и безбожницу. Здесь сразу хочется поискать истоки нигилизма в поступках Марианны.

Марианна дочь генерала дворянина разжалованного за какие-то грехи и сосланного в Сибирь проживала в семье Сипягина, как приживалка, её тяготило это положение, мелкие придирки жены Сипягина. Марианна несчастна, но не своим несчастьем. «Мне кажется иногда, - заявляет она Нежданову, - что я страдаю за всех притесненных, бедных, жалких на Руси… нет, не страдаю – а негодую за них, возмущаюсь… что я за них готова… голову сложить. Я несчастна тем, что я барышня, приживалка, что я ничего, ничего не могу и не умею!» Вот такая девица в результате разговоров с Неждановым попадает под его влияние и готова идти бороться за интересы народа без оглядки.

В доме Сипягина к Нежданову с рекомендательным письмом-циркуляром от некоего Сергея Николаевича обращается некто Сергей Маркелов, брат хозяйки дома. Маркелов отставной офицер имел в собственности деревеньку и двести десятин земли при ней. «В Петербурге он часто сходился с разными умными, передовыми людьми, перед которыми благоговел; они окончательно определили его образ мыслей». «Маркелов был человек упрямый, неустрашимый до отчаянности, не умевший ни прощать, ни забывать, постоянно оскорблённый за себя, за всех угнетённых, - на всё готовый». «Мог также пожертвовать собою, без колебания и без возврата».

Маркелов в свою очередь знакомит Нежданова с Соломиным, мастером на фабрике первого по Москве алтынника и знакомит его с письмом, в котором говорится о «деле». Однако осторожный Соломин не стал обсуждать содержание письма и предложил обсудить его вне помещения фабрики. Вечером они встретились в доме Маркелова, поужинали ради приличия, запалили сигары «и начались разговоры, те ночные. Неутомимые русские разговоры, которые в таких размерах и в таком виде едва ли свойственны другому какому народу». Как эта сцена напоминает нам разговоры на кухне в 60-80 годы во времена советской власти.

Соломин не оправдал надежд Нежданова: «Соломин не верил в близость революции в России. Он хорошо знал петербургских революционеров – и до некоторой степени сочувствовал им, ибо был сам из народа, без которого «ничего ты не поделаешь» и которого долго готовить надо – да и не так и не тому, как те. Вот он и держался в стороне – не как хитрец и виляка, а как малый со смыслом, КОТОРЫЙ НЕ ХОЧЕТ ДАРОМ ГУБИТЬ НИ СЕБЯ, НИ ДРУГИХ».
Соломин учился фабричному мастерству в Англии. И знал «что у нас на Руси фабричные не то, что за границей, - самый тихоня народ.
- А мужики? – спросил Маркелов.
- Мужики? Кулаков меж ними уж теперь завелось довольно и с каждым годом больше будет. А кулаки только свою выгоду знают; остальные – овцы, темнота».

По окончании ночной беседы приятели решили навестить старовера купца Голушкина, для пропаганды и для получения денег на революционные дела, которые он обещал.
Голушкин устроил революционерам большой приём и в пьяном виде выбросил тысчонку-другую рублей на нужды революции.

Кажется, всю группу революционеров уже представили. Но, нет, надо ещё сказать несколько слов о Машуриной и Нежданове.

Машурина появилась в Петербурге года полтора тому назад, она бросила свою родную дворянскую небогатую семью в южной России, поступила в родовспомогательное заведение и безустанным трудом добилась аттестата.

Нежданов оказался внебрачным сыном, какого-то сановника и его прислуги, получил соответствующее домашнее образование и пенсию на дальнейшую жизнь, украдкой от всех писал стихи, и больше был романтиком, чем революционером. Свою неполноценность студент Нежданов глубоко переживал.

Не трудно заметить, что у каждого из представленных литературных героев романа «Новь» были свои личные мотивы заняться революционной деятельностью не всегда глубокие и весомые, но в силу их воспитания, характера и сложившиеся в обществе традиции постоянно быть недовольным властью, привели их на этот жизненный путь.
Но вернемся к противоположной стороне конфликта, разворачивающегося в романе. Ответим на вопрос, как Нежданов попал на дачу Сипягина.

Мы остановились на том моменте, когда революционно настроенная группа народников нервно обсуждала проблему наличных денег для проведения в жизнь некого «дела». В этот момент в грязную неприбранную комнату входит господин Сипягин и представляется: «Я, смею сказать, известен как человек убеждений либеральных, прогрессивных; и напротив ваши мнения, за устранением всего того, что в них свойственно молодости, склонной – не взыщите! – к некоторому преувеличению, эти ваши мнения нисколько не противоречат моим – и даже нравятся мне своим юношеским жаром!» Сипягин произнес эту напыщенную тираду на одном вздохе, (которую современный компьютер подчеркнул зеленой полосой и констатировал как предложение трудное для чтения и восприятия) и, предложил очень выгодные условия по воспитанию сына в летний период на его даче в деревне, в С…ой губернии. Так Нежданов оказался под богатой аристократической дачной крышей С…ой губернии, где часто появлялся другой представитель аристократии Калломейцев.

Калломейцев, Семен Петрович, глубоко воспитанный человек, всегда был одет «на самый лучший английский манер», но «стоило кому-нибудь, чем-нибудь задеть Семена Петровича, задеть его консерваторские, патриотические и религиозные принципы – о! тогда он делался безжалостным! Всё его изящество испарялось мгновенно; нежные глазки зажигались недобрым огоньком; красивый ротик выпускал некрасивые слова – и взывал, с писком взывал к начальству!» Калломейцев всегда был готов, набросит узду на этих красных нигилистов.

Ну вот, почти все герои романа представлены читателю. В таком качестве и социальном положении между представителями власти и нигилистами должен был произойти конфликт. Он и произошел. Но нарыв, как называется, ещё не созрел. Нигилисты стремятся понять друг друга. Аристократы пытаются использовать знания противоположной стороны в своих корыстных целях.

Сипягин решает переманить механика Соломина на свою фабрику. Но Соломин отказывается, так как понимает, что помещики способны только к купле продаже, но не как не к управлению производством. Конфликт между противоположными сторонами начинает обостряться.

Как этот конфликт происходит, и к каким результатам и выводам может привести развитие этого противостояния?

Действовать пытаются только нигилисты, народники-революционеры, все эти определения имеют под собой одно понятие – люди недовольные чего-то хотят, но чего хотят и как к этому какому-то «делу» приступиться не знают. И тут одни необдуманные слова и поступки. Помните, Рудин – эквилибрист слова, энтузиаст, но он так и не приступил в «делу», запутался в словах и потерял свою жизнь, ни за грош, ни за понюшку. А Базаров, обещавший расчистить Россию для чего-то, но так и ушел из жизни с пустыми мыслями без признаков «дела» и покаяния.

Далеко ли ушли революционеры-народники, нигилисты в романе «Новь» в своих начинаниях?

Читаем в средине романа: «Нежданов чувствовал странную усталость на душе. Накануне так много было говорено о невозможности далее медлить, о том, что осталось только «приступить». Но как приступить, к чему – да ещё безотлагательно?». Нежданов все глубже понимает, что «в обществе нет сочувствия… в народе нет сознания… вот тут и бейся!»

В конце романа он же, покинув дом Сипягина, скрывается вместе с Марианной на фабрике, где служит Соломин, и здесь они мучаются с чего начать. Марианна пытается «брать уроки» хозяйствования на кухне у простой работницы фабрики. Нежданов рядится в какие-то балахоны, чтобы «опроститься» слиться с толпой, выглядеть как простой народ. Но речь, их жесты воспитанных людей в другой среде выдает их настоящее происхождение. Их стремление «опроститься» приобретает форму клоунады. «Алёша, - говорит Марианна, - мы с тобой теперь опростелые! Нежданов засмеялся и тоже повторил: Опроститься! Опростелые!» Такие поступки вызывают у читателя сочувствующую улыбку. Не более того.

Вся пропагандистская деятельность Нежданова среди народа заканчивается для Нежданова конфузом. Крестьяне напоили водкой пропагандиста до невменяемости.
Другой нигилист Маркелов в своем нетерпении приступить к «делу», совсем не видит и не понимает реальной обстановки. Он не представляет себе не только объёмного пространства России или своей губернии, где живет. Он не знает своего уезда. Он руководствуется только информацией полученной от какого-то Василий Николаевича - «и тогда останется одно: немедленно «приступить», так как народ не может больше терпеть, но он не понимает, что его бывшие крестьяне давно его расшифровали. «Прежний их помещик, по их словам, был барин простой, только чудаковатый; они пророчили ему разорение – потому порядков не знает и всё на свой салтык норовит, не так, как отцы. И мудрен тоже бывает – не поймешь его, хоть ты что! – добрЕ добр!».

Меркулов пытается поднять крестьян на восстание, но крестьяне его не поддерживают, арестовывают и сдают полиции. Меркулов, это продолжение Рудина и Базарова, где эмоции идут впереди рассудка. Это скорей Дубровский, но у того была банда, а этого и поддержать было не кому. Это практики разжигать русский бунт «бессмысленный и беспощадный».

Тургенев сторонник «малых дел» его герои Литвинов «Дым» и Соломин «Новь» сторонники этих дел, при фабрике он и школу завел и больницу маленькую. Соломин постепенец, «есть две манеры выжидать: выжидать и ничего не делать – и выжидать да подвигать дело вперед». Соломин уговаривает своих гостей Нежданова и Марианну «Дело это ещё не так скоро начнется, как вы думаете. Тут нужно ещё некоторое благоразумие. Нечего соваться вперед зря».

Таким революционерам как Нежданов и Марианна слепым, как котята, всё хочется чего-то делать. «Скажите нам только, что нам делать? – промолвила Марианна. – Положим революция ещё далеко… но подготовительные работы, труды, которые в этом доме, при этой обстановке, невозможны и на которые мы так охотно пойдем – вдвоем… вы нам укажите их; вы только скажите нам, куда нам идти… Пошлите нас! Ведь вы пошлете нас?» Такие фразы она произносит несколько раз, выпрашивает, как подаяние на паперти. Такие революционеры способны действовать только до первого полицейского поста. Такие люди нужны революции как расходный материал, как на войне простые солдаты. О таких потерях вожди революции мало беспокоятся.

Намеченное «дело» народниками провалилось. Маркелова схватили крестьяне побили и препроводили в город. Купца Голушкина предал его приказчик. Паклин пополнил информацию для полиции о своих товарищах. Нежданов окончательно убеждается, что заниматься революцией не его дело. В письме своему гимназическому товарищу Надеждин пишет: «Да, наш народ спит… Но, мне сдается, если что его разбудит – это будет не то, что мы думаем…»

После этого Нежданов произносит своё покаяние перед Марианной. Нежданов как бы раздвоился внутри себя: «я в самоё-то дело верю, а только сомневаюсь в самом себе, в своей силе, в своём уменье; мои способности, думал я, не соответствуют моим убеждениям… Но видно, этих двух вещей отделить нельзя – да и к чему обманываться! Нет – я и в самоё дело не верю». Нежданов уходит в сад и кончает жизнь самоубийством.

Через полтора года Паклин встретил на улице Петербурга Машурину, но та была уже по паспорту контесса Рокка ди Санто-Фиуме.

В разговорах Паклин и Машурина вспомнили «романтика реализма» Нежданова. Вспомнили Соломина, который свой завод имеет где-то в Перми. «Он – молодец! А главное; он не внезапный исцелитель общественных ран. Потому ведь мы, русские, какой народ? Мы всё ждем: вот мол, придет что-нибудь или кто-нибудь – и разом нас излечит, все наши раны заживит, выдернет все недуги, как больной зуб». И далее. «Такие, такие, как он – они-то вот и суть настоящее. Их сразу не раскусишь, а они настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. … человек с идеалом – и без фразы; образованный и из народа; простой – и себе на уме… Какого вам ещё надо?»
Закончилось чаепитие графини Рокка ди Санта-Фиуми с бывшим революционером Паклиным, захлопнулись двери за контессой. Паклин долго стоял неподвижно перед закрытой дверью.

- «Безымянная Русь!» - сказал он наконец.

Последняя фраза романа заставила задуматься. Что же хотел сказать автор романа, но так и не сказал, что значит «Безымянная Русь?». Нет. Русь всегда имела имя, но с чем или с кем связано это имя. И тут приходит в голову русская пословица: «Дорога в ад благими намерениями выслана». Все герои, всех романов Тургенева люди не равнодушные, озабоченные благополучием народа, болеющие за его будущее. Они болеют, но болезнь лечат лекарством, но прежде чем лечить больного необходимо, поставить верный диагноз. От правильно определенного диагноза зависит подбор лекарств.

Вот здесь и возникает главный вопрос, правильно ли подобрала российская дворянская интеллигенция лекарство для лечения общественного отечественного общества? – то ли направление движения выбрала?

Судя по тексту романов, их некоторые герои хорошо знали и экономическую и общественную ситуацию в России. России требовалось, прежде всего, развитие экономики, а через нее пошло бы и развитие общества. Русская дворянская интеллигенция выбрала путь идеологический пропагандистский революции, и этим действием думала расчистить путь развития для России (Базаров), этим нигилистам этот путь казался наиболее кратчайшим и эффективным.

Но на деле получилось как всегда. Нигилисты своей пропагандой только вбивали клин между властью и безграмотным народом, вели государство и народ, как стадо баранов в экономическую пропасть и неоправданные людские потери. Благие намерения вели и привели Россию в тупик. Получилась борьба ради борьбы, пропагандистская революция ради бунта с нулевым результатом. Провал хождения в народ, безрезультатные поиски направлений «дела», бессмысленные жертвы, привели вождей народничества к организации террора на территории России. Сначала убивали жандармов и предателей, затем губернаторов и прочих чиновников, и добрались до царя.

Это была элементарная уголовщина, которая затем переросла в экспроприации и зарождению элементов гражданской войны.

К 1903 году в России сложились все политические партии: эсеры, кадеты, октябристы, анархисты, социал-демократы, и ни одна из перечисленных партий не имела программы экономического устройства государства на случай победы, то есть захвата власти.

За примером далеко ходить не надо в феврале 2017 года все вспоминают 100-ю годовщину Февральской революции. Эту революцию свершила российская дворянская интеллигенция, большевиков в это время в Петрограде практически не было, был один Шляпников, хорошая фамилия, так и напоминает фамилии героев тургеневских романов, остальные вожди были в тюрьмах, ссылках, за границей.

Власть Временного правительства продержалась – 237 дней, за это время она успела арестовать царскую семью и сослать в Сибирь, отменить единоначалье в армии, по существу развалить её. Пропагандистская революция породила пропагандиста-вождя Керенского, который прославился, как адвокат, защищавший всё тех же революционеров пропагандистов и экспроприаторов. Вождь-пропагандист Керенский, (предтеча другого пропагандиста Горбачева), создал условия для захвата власти в России большевиками.

До сих пор в нашем обществе преобладают нигилисты говоруны жаждущие власти, но не действительных экономических преобразований в стране.

Вот такие мысли возникли после прочтения романов Ивана Сергеевича Тургенева, который, не смотря «на деспотизм так называемых умных людей. Чёрт бы их побрал!», глубоко продумал и изложил последовательность развития революционного пропагандистского процесса в России.

Тургенев предупреждал читателей практически о Февральской революции, что может произойти в стране в случае победы этой пропагандистской революции словами Нежданова: «Да, наш народ спит… Но, мне сдается, если что его разбудит – это будет не то, что мы думаем…». Человек, знающий историю, и без намеков поймет, что получилось.

Тургенев словами своего героя высказывает мнение о желательном пути развития России: «Такие, такие, как он (Соломин) – они-то вот и суть настоящее. Их сразу не раскусишь, а они настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. … человек с идеалом – и без фразы; образованный и из народа; простой – и себе на уме… Какого вам ещё надо?»

Тургенев часто в своих произведениях приводит бытовавшие в его время анекдоты, есть такой и в романе «Новь»

Давайте вспомним: «Десять англичан соберутся, и давай говорить о машинах… десять русских соберутся, и давай говорить…»

В общем, понятно, о чем они говорят… Пора задуматься и о машинах…

Тургенев Иван

Иван Тургенев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"Поднимать следует новь

не поверхностно скользящей сохой,

но глубоко забирающим плугом".

Из записок хозяина - агронома

Весною 1868 года, часу в первом дня, в Петербурге, взбирался по черной лестнице пятиэтажного дома в Офицерской улице человек лет двадцати семи, небрежно и бедно одетый. Тяжело шлепая стоптанными калошами, медленно покачивая грузное, неуклюжее тело, человек этот достигнул наконец самого верха лестницы, остановился перед оборванной полураскрытой дверью и, не позвонив в колокольчик, а только шумно вздохнув, ввалился в небольшую темную переднюю.

Нежданов дома? - крикнул он густым и громким голосом.

Его нет - я здесь, войдите, - раздался в соседней комнате другой, тоже довольно грубоватый, женский голос.

Машурина? - переспросил новоприбывший.

Она самая и есть. А вы - Остродумов?

Пимен Остродумов,- отвечал тот и, старательно сняв сперва калоши, а потом повесив на гвоздь ветхую шинелишку, вошел в комнату, откуда раздался женский голос.

Низкая, неопрятная, со стенами, выкрашенными мутно-зеленой краской, комната эта едва освещалась двумя запыленными окошками. Только и было в ней мебели, что железная кроватка в углу, да стол посередине, да несколько стульев, да этажерка, заваленная книгами. Возле стола сидела женщина лет тридцати, простоволосая, в черном шерстяном платье, и курила папироску. Увидев вошедшего Остродумова, она молча подала ему свою широкую красную руку. Тот так же молча пожал ее и, опустившись на стул, достал из бокового кармана полусломанную сигару. Машурина дала ему огня - он закурил, и оба, не говоря ни слова и даже не меняясь взглядами, принялись пускать струйки синеватого дыма в тусклый воздух комнаты, уже без того достаточно пропитанный им.

В обоих курильщиках было нечто общее, хотя чертами лица они не походили друг на друга. В этих неряшливых фигурах, с крупными губами, зубами, носами (Остродумов к тому же еще был ряб), сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое.

Видели вы Нежданова? - спросил, наконец, Остродумов.

Видела; он сейчас придет. Книги в библиотеку понес.

Остродумов сплюнул в сторону.

Что это он все бегать стал? Никак его не поймаешь.

Машурина достала другую папиросу.

Скучает,- промолвила она, тщательно ее разжигая.

Скучает! - повторил с укоризной Остродумов. - Вот баловство! Подумаешь, занятий у нас с ним нету. Тут дай бог все дела обломать как следует - а он скучает!

Письмо из Москвы пришло? - спросила Машурина погодя немного.

Пришло... третьего дня.

Вы читали?

Остродумов только головой качнул.

Ну... и что же?

Что? Скоро ехать надо будет. Машурина вынула папиросу изо рта.

Это отчего же? Там, слышно, идет все хорошо.

Идет своим порядком. Только человек один подвернулся ненадежный. Так вот... сместить его надо; а не то и вовсе устранить. Да и другие есть дела. Вас тоже зовут.

В письме?

Да, в письме.

Машурина встряхнула своими тяжелыми волосами. Небрежно скрученные сзади в небольшую косу, они спереди падали ей на лоб и на брови.

Ну, что ж! - промолвила она, - коли выйдет распоряжение - рассуждать тут нечего!

Известно, нечего. Только без денег никак нельзя; а где их взять, самые эти деньги?

Машурина задумалась.

Нежданов должен достать, - проговорила она вполголоса, словно про себя.

Я за этим самым и пришел, - заметил Остродумов.

Письмо с вами? - спросила вдруг Машурина.

Со мной. Хотите прочесть?

Дайте... или нет, не нужно. Вместе прочтем... после.

Верно говорю, - пробурчал Остродумов, - не сомневайтесь.

Да я и не сомневаюсь.

И оба затихли опять, и только струйки дыма по-прежнему бежали из их безмолвных уст и поднимались, слабо змеясь, над их волосистыми головами.

В передней раздался стук калош.

Вот он! - шепнула Машурина.

Дверь слегка приотворилась, и в отверстие просунулась голова - но только не голова Нежданова.

То была круглая головка с черными, жесткими волосами, с широким морщинистым лбом, с карими, очень живыми глазками под густыми бровями, с утиным, кверху вздернутым носом и маленьким розовым, забавно сложенным ртом. Головка эта осмотрелась, закивала, засмеялась - причем выказала множество крошечных белых зубков - и вошла в комнату вместе со своим тщедушным туловищем, короткими ручками и немного кривыми, немного хромыми ножками. И Машурина и Остродумов, как только увидали эту головку, оба выразили на лицах своих нечто вроде снисходительного презрения, точно каждый из них внутренно произнес: "А! этот!" и не проронили ни единого слова, даже не пошевельнулись. Впрочем, оказанный ему прием не только не смутил новопоявившегося гостя, но, кажется, доставил ему некоторое удовлетворение.

Что сие означает? - произнес он пискливым голоском. - Дуэт? Отчего же не трио? И где же главный тенор?

Вы о Нежданове любопытствуете, господин Паклин? - проговорил с серьезным видом Остродумов.

Точно так, господин Остродумов: о нем.

Он, вероятно, скоро прибудет, господин Паклин.

Это очень приятно слышать, господин Остродумов.

Хроменький человек обратился к Машуриной. Она сидела насупившись и продолжала, не спеша, попыхивать из папироски.

Как вы поживаете, любезнейшая... любезнейшая. Ведь вот как это досадно! Всегда я забываю, как вас по имени и по отчеству!

Машурина пожала плечами.

И совсем это не нужно знать! Вам моя фамилия известна. Чего же больше! И что за вопрос: как вы поживаете? Разве вы не видите, что я живу?

Совершенно, совершенно справедливо! - воскликнул Паклин, раздувая ноздри и подергивая бровями, - не были бы вы живы - ваш покорный слуга не имел бы удовольствия вас здесь видеть и беседовать с вами! Припишите мой вопрос застарелой дурной привычке. Вот и насчет имени и отчества... Знаете: как-то неловко говорить прямо: Машурина! Мне, правда, известно, что вы и под письмами вашими иначе не подписываетесь, как Бонапарт! - то бишь: Машурина! Но все-таки в разговоре...

Да кто вас просит со мной разговаривать?

Паклин засмеялся нервически, как бы захлебываясь.

Ну, полноте, милая, голубушка, дайте вашу руку, не сердитесь, ведь я знаю: вы предобрая - и я тоже добрый... Ну?..

Паклин протянул руку... Машурина посмотрела на него мрачно - однако подала ему свою.

Если вам непременно нужно знать мое имя, - промолвила она все с тем же мрачным видом, - извольте: меня зовут Феклой.

А меня - Пименом, - прибавил басом Остродумов.

Ах, это очень... очень поучительно! Но в таком случае скажите мне, о Фекла! и вы, о Пимен! скажите мне, отчего вы оба так недружелюбно, так постоянно недружелюбно относитесь ко мне, между тем как я...

Машурина находит,- перебил Остродумов,- и неона одна это находит, что, так как вы на все предметы смотрите с их смешной стороны, то и положиться на вас нельзя.

Паклин круто повернулся на каблуках.

Вот она, вот постоянная ошибка людей, которые обо мне судят, почтеннейший Пимен! Во-первых, я не всегда смеюсь, а во-вторых - это ничему не мешает и положиться на меня можно, что и доказывается лестным доверием, которым я не раз пользовался в ваших же рядах! Я честный человек, почтеннейший Пимен!

Остродумов промычал что-то сквозь зубы, а Паклин покачал головою и повторил уже без всякой улыбки:

Нет! я не всегда смеюсь! Я вовсе не веселый человек! Вы посмотрите-ка на меня!

Остродумов посмотрел на него. Действительно, когда Паклин не смеялся, когда он молчал, лицо его принимало выражение почти унылое, почти запуганное; оно становилось забавным и даже злым, как только он раскрывал рот. Остродумов, однако, ничего не сказал.

Паклин снова обратился к Машуриной:

Ну, а учение как подвигается? Делаете вы успехи в вашем истинно человеколюбивом искусстве? Чай, штука трудная - помогать неопытному гражданину при его первом вступлении на свет божий?

Ничего, труда нет, коли он немного больше вас ростом, - ответила Машурина, только что сдавшая экзамен на повивальную бабушку, и самодовольно ухмыльнулась.

Года полтора тому назад она, бросив свою родную, дворянскую, небогатую семью в южной России, прибыла в Петербург с шестью целковыми в кармане; поступила в родовспомогательное заведение и безустанным трудом добилась желанного аттестата. Она была девица... и очень целомудренная девица. Дело не удивительное! - скажет иной скептик, вспомнив то, что было сказано об ее наружности. Дело удивительное и редкое! - позволим себе сказать мы.

Услышав ее отповедь, Паклин снова рассмеялся.

Вы молодец, моя милая! - воскликнул он. - Славно меня отбрили! Поделом мне! Зачем я таким карликом остался! Однако где же это пропадает наш хозяин?

Паклин не без умысла переменил предмет разговора. Он никак не мог помириться с крохотным своим ростом, со всей своей невзрачной фигуркой. Это было ему тем чувствительнее, что он страстно любил женщин. Чего бы он не дал, чтоб нравиться им! Сознание своей мизерной наружности гораздо больнее грызло его, чем его низменное происхождение, чем незавидное положение его в обществе. Отец Паклина был простой мещанин, дослужившийся всякими неправдами до чина титулярного советника, ходок по тяжебным делам, аферист. Он управлял имениями, домами и зашиб-таки копейку; но сильно пил под конец жизни и ничего не оставил после своей смерти. Молодой Паклин (звали его: Сила... Сила Самсоныч, что он также считал насмешкой над собою) воспитывался в коммерческом училище, где отлично выучился немецкому языку.