Николай помяловский очерки бурсы. Жанровое своеобразие произведения Н.Г

Огромная грязная комната училища. Занятия кончились, и бурсаки развлекаются играми.

Совсем недавно кончился «период насильственного образования», когда все, независимо от возраста, должны были проходить полный курс наук. Теперь начал действовать «закон великовозрастия» - по достижении определённого возраста бурсака исключают из школы, и он может стать писцом, дьячком, послушником. Многие не могут найти себе места. Ходят слухи, что таких будут брать в солдаты.

В классе более ста человек. Среди них и двенадцатилетние дети, и взрослые. Играют в «камешки», «швычки», «постные», «скоромные». Все игры непременно связаны с причинением друг другу боли: щипками, щелчками, ударами и так далее.

Никто не хочет играть с Семеновым, шестнадцатилетним мальчиком, сыном приходского священника. Все знают, что Семенов - фискал. В классе темнеет. Бурсаки развлекаются пением, устраивают шумные игры в «малу кучу», но вдруг все стихает. В темноте слышно: кого-то секут. Это товарищи наказывают фискала Семенова. Озлобленный Семенов бежит жаловаться.

Начинаются занятия. Кто-то спит, кто-то беседует... Главный метод бурсацкой учёбы - бессмысленная «долбня», зубрёжка. Учиться поэтому никто не хочет.

В классе появляются инспектор и Семенов, пожаловавшийся на своих обидчиков. Одного из них по приказу инспектора секут и обещают на следующий день высечь каждого десятого ученика. Бурсаки решают отомстить Семенову. Ночью они вставляют ему в нос «пфимфу», то есть конус с горящей хлопчаткой. Семенов попадает в больницу, причём сам не знает, что с ним произошло. По приказу начальства многих секут, и многих напрасно.

Раннее утро. Бурсацкая спальня. Учеников будят и ведут в баню. Они идут через город с шумом, переругиваясь со всеми прохожими. После бани они рассыпаются по городу в поисках того, что плохо лежит. Особенно отличаются при этом бурсаки по прозвищам Аксюта и Сатана. Поев краденого, бурсаки находятся в добром расположении духа и рассказывают в классе друг другу предания о прежних временах бурсы: о проделках бурсаков, о том, как раньше секли...

Начинаются занятия. Учитель Иван Михайлович Лобов вначале сечёт Аксюту, не выучившего урока, затем спрашивает прочих, распределяя наказания. Во время занятия он завтракает. Урока Лобов никогда не объясняет. Следующий урок - латынь - ведёт учитель Долбежин. Он также сечёт всех подряд, но его ученики любят: Дол-бежин честен, взяток не берет и фискалов не жалует. Третий учитель по прозвищу Батька особенно свиреп в пьяном виде: наряду с поркой он применяет и другие, более изощрённые физические наказания.

Аксютка голоден: Лобов приказал оставлять его без обеда, пока он не перейдёт на «Камчатку». Аксютка то учится прекрасно и сидит за первой партой, а то вовсе не учится. Лобову такие перемены надоели: он предпочитает, чтобы Аксютка никогда не учился.

Во дворе училища две женщины - старуха и тридцатилетняя - поджидают директора и бросаются ему в ноги. Оказывается, это «закреплённая невеста» с матерью, пришедшие «за женихами». Дело в том, что после смерти духовного лица его место «закреплено» за семейством, то есть переходит тому, кто соглашается жениться на его дочери. Дьячихе с дочерью приходится идти в бурсу, чтобы найти себе «кормильца».

В бурсе возникает новый тип учителей. Среди них Петр Федорович Краснов. Он, по сравнению с другими, человек добрый и деликатный, выступает против слишком жестоких наказаний, однако злоупотребляет наказаниями морального порядка, издеваясь над невежественными учениками перед всем классом.

Аксютке вместе с другим учеником по прозвищу Сатана удаётся украсть хлеба у бурсацкого хлебника Цепки. Аксютка выводит Цепку из себя, тот гонится за наглым бурсаком, а Сатана тем временем крадёт хлеб.

Дежурный вызывает женихов - смотреть невесту. Начальство признает годными в женихи Васенду, Азинуса, Аксютку. Двое первых - обитатели «Камчатки», занимающиеся только церковными науками. Васенда - человек практический, основательный, Азинус - бестолковый, безалаберный. Бурсаки едут на смотрины. Васенде не по душе и невеста, и место, Азинус же решает жениться, хотя невеста гораздо старше его. Аксютка просто назвался женихом, чтобы поесть у невесты и стянуть что-нибудь.

А в бурсе затевают новую игру - пародию на свадьбу...

Карась с раннего детства мечтал о бурсе, ибо его старшие братья были бурсаками и очень перед ним важничали. Когда Карася-новичка приводят в бурсу, он радуется. Но на него сразу же сыплются насмешки, различные издевательства со стороны товарищей. В первый же день его секут. Карась поступает в семинарский хор. Вместо пения он старается только открывать рот. Товарищи «нарекают» его Карасём, церемония «нарекания» очень обидна, Карась дерётся с обидчиками, а Лобов, заставший сцену драки, велит высечь Карася. Эта жестокая порка производит перелом в душе Карася - появляется страшная ненависть к бурсе, мечты о мести.

Ученик по прозвищу Силыч, первый богатырь класса, заявляет, что будет покровительствовать Карасю, дабы никто не смел его обижать. Под этой защитой Карасю становится легче жить. Он сам старается защищать «угнетённых», особенно бурсацких дурачков. Бурсацкую науку Карась решительно отрицает, учиться не хочет.

Всеволод Васильевич Разумников, учитель церковного пения, закона Божия и священной истории, - педагог довольно прогрессивный: он вводит систему взаимного обучения. Но Карась не может постичь церковного пения, и Разумников наказывает его: не отпускает домой по воскресным дням. Над Карасём нависает опасность, что его не отпустят домой на Пасху.

Приходит учитель арифметики, Павел Алексеевич Ливанов. Он в пьяном виде беспомощен, и бурсаки издеваются над ним.

В субботу Карась вытворяет всякие безобразия с досады, что его не пускают домой. В бурсе проходит воскресный день, и Карась начинает помышлять о бегстве. Он слышал, что кого-то из младших «бегунов» поймали, но простили, других высекли, но все же не засекли, что где-то на дровяном дворе «спасаются» беглые. Но в тот же день привозят пойманного «бегуна» Меньшинского. Его секут до полусмерти, а потом отвозят на рогожке в больницу. Карась оставляет мысли о бегстве. Он решает «спасаться» от церковного пения в больнице. Ему удаётся заболеть, страшный урок проходит без него, и на Пасху Карася отправляют домой...

В бурсе появляется новый смотритель. Прежний, по прозвищу Звездочёт, был человеком добрым и, не вынося ужасов бурсы, предпочитал уединяться в своей квартире, что придавало ему в глазах бурсаков большую загадочность. Вообще к этому времени в бурсе многое изменилось: наказания смягчились, меньше стало великовозрастных бурсаков...

Пересказала

Помяловский родился в семье дьякона. Учился в Александро-Невском духовном училище. Окончил Петербургскую духовную семинарию (1857). По окончании в ожидании места читал по покойникам, пел в церкви. В то же время занимался самообразованием, был вольнослушателем Санкт-Петербургского университета, работал в воскресной школе. Раннюю смерть объясняют апатией и пьянством, вызванными наступлением реакции и неудачами личного характера.

Приступает к литературному творчеству уже во время учебы - принимает участие в рукописном журнале "Семинарский листок" (публикует насколько статей и начало рассказа "Махилов"). Дебютировал в печати очерком «Вукол», опубликованном в 1859 в «Журнале для воспитания». В 1861 в журнале «Современник» опубликовал повести «Мещанское счастье» и «Молотов». В 1862-1863 в журнале «Время» и «Современник» печатались его «Очерки бурсы». Роман «Брат и сестра» и повесть «Поречане» остались неоконченными.

Мировоззрение писателя сложилось под влиянием революционных демократов, в частности Н.Г.Чернышевского. Для Помяловского характерно резко отрицательное отношение к дворянской культуре в целом, отвращение к буржуазному накопительству. Герой Помяловского - плебей, разночинец, борющийся за своё место в жизни, ненавидящий барство, безделье, либеральную болтовню; однако классовое самосознание, чувство собственного достоинства не избавляют его от капитуляции перед действительностью.

В "Очерках бурсы" Помяловский остро поставил проблему воспитания, с большим критическим пафосом заклеймил бездушие, применение телесных наказаний, консерватизм - черты, характерные не только для духовных учебных заведений, но и для всей русской жизни в условиях самодержавия и деспотизма.

Помяловский - убеждённый реалист, продолжатель традиций Н.В.Гоголя.

В 1862 - 1863г журналы "Время" и "Современник" публикуют 4 части произведения "Очерки бурсы", 5я часть незавершена, будет опубликована после кончины Помяловского. Изначально писатель помышлял о 20 очерках, в которых ему хотелось бы рассказать более подробно о жизни учеников бурсы. Но в сентябре 1863 года писатель заболевает и умирает от гангрены.

Бурса изображена П. (Помяловским) как часть ненавистного социального целого, как одна из сторон затхлой, убивающей и разлагающей личность жизни. В очерках есть много резких слов о религии и церкви, покрывающих злоупотребления и насилия. Религиозному ханжеству П. открыто противопоставлял в непропущенных цензурой местах свой атеизм, хотя и не столь последовательный, как активный, воинствующий атеизм Чернышевского. Множество «кощунственных» мест о религиозных обрядах, духовенстве, бурсацком начальстве и т. д. было выброшено цензурой.

Бурсаки появлялись в лит-ре и до П., но веселые приключения бурсаков Нарежного и Гоголя, чистенькие и добродетельные воспитанники семинарии, изображенные в «Баритоне» В. Крестовского (Хвощинской), не имели ничего общего с героями П. Враждебная революционно-демократической лит-ре критика встретила «Очерки бурсы» в штыки. Анненков считал, что мрачные, беспросветные картины Помяловского, несмотря на его талант, находятся за пределами искусства; другие критики обвиняли П. в клевете, «упоении грязью», щеголяньи цинизмом и т. п. Но раздавалось также немало голосов, утверждавших, что П. не сказал ни слова неправды. Теперь на основании целого ряда воспоминаний о бурсе мы знаем, что в «Очерках» верно не только общее освещение: они документально верны. Детальное знание всей подноготной бурсы и жгучая ненависть к ней обусловили собой, с одной стороны, реалистическое изображение бурсы, а с другой - гневный публицистический тон автора. Существенной стилистической особенностью произведения, связанной с его тематикой, является обилие церковно-славянизмов и цитат из «священных текстов», к-рые неоднократно использованы в комическом, пародийном плане. В «Очерках бурсы» значительно возросло уменье П. показывать людей, человеческий характер; в первых вещах есть все же в манере их изображения некоторый схематизм.

Соотношение соц. и человеческого в человеке дают очерки Бурсы. Речь идет о духовной семинарии. Заведение изображено на тех же началах, что и подлиповцы:

• животных (бурсаки – стая, презирают слабых и больных)
• социальных (бюрократическая иерархия)

Эти два начала противостоят друг другу. Здесь не разрыв, а синтез этих двух начал. У бурсаков тоже есть своя социальная система. У начальства тоже есть культ силы: презирают бурсаков, которые жалки.

На практике социальное и биологическое в реальном человеке различить не так просто. Человек оказывается в плену: быть как в стае, быть среди начальства – тоже плохо. Везде нужна жестокость.

У Помяловского есть ответ, как ускользнуть. Связана эта идея спасения с 4 очерком – «Бегуны и спасенные бурсы». Появляется автобиографический герой по прозвищу Карась (это сам Помяловский). Очерк посвящен бурсакам, которые пытались бежать. Наблюдает за этим Карась. Сначала он сам хочет учиться в бурсе: готов пройти через унижение. Но его инициация прерывается несправедливым и жестоким наказанием.

2й шаг к освобождению – ненависть к начальству. Но этого мало. Есть опасность «стать хорошим бурсаком». Отчасти Карась им становится, но у него появляется чувство стыда: когда он разговаривал с начальством, хочет плюнуть в глаза.

Этот стыд – сознание того, что такое положение – неправильное, недостойное человека, само участие в этом его унижает. Чувство стыда ведет к следующему шагу. Начинает помогать самым униженным бурсакам тем, кто внизу обеих иерархий. Он с ними разговаривает: о том, что ему грустно, хочется домой и так далее. Может, поскольку люди эти его не понимают, он моделирует другие отношения: можно говорить по-человечески и признавать свои слабости.

Забота об униженных – обретение другого мира.

Очерк оптимистичен. Карась не хочет оставаться там, хочет домой. Он думает о побеге, но видит, что такой выход невозможен. Решает, заболеть, заболевает пневмонией перед Пасхой.

Итог: есть спасение, другой мир и другие люди.

Про поэтику.

Среди произведений Помяловского важное место занимают «Очерки бурсы», построенные во многом на автобиографическом материале. В замечательных по силе и художественной выразительности очерках созданы колоритные образы бурсаков и их учителей, раскрыт мир застоя и косности, господствовавших в духовных училищах. Значение «Очерков бурсы» велико не только в плане чисто познавательном. Помяловский создал произведение, полемически противопоставленное воспоминаниям о детстве писателей-дворян. Никаких добрых чувств и светлых воспоминаний нет в его очерках, только злость и горечь звучат там при мысли о духовно искалеченных людях, о загубленных детстве и юности.

В «Очерках бурсы» нет единого последовательно развивающегося сюжета, нет и главного действующего лица. Отдельные зарисовки, блестяще построенные диалоги, сценки, бытовые подробности создают в общей сложности цельную и выразительную картину, производящую сильное впечатление на читателей пак раз отсутствием внешней литературной «гладкости». Правдивость изображаемого подчеркивается и своеобразным языком очерков, включающим бурсацкий жаргон, элементы церковно-кпижной речи, формы просторечия и т. д.

Помяловский принадлежит к числу художников, которые отказывались идти проторенными путями в искусстве. Он был подлинным новатором и экспериментатором. Вместе с тем жанровые формы его произведений, при всей их своеобычности, весьма характерны для литературы 60-х годов, выражают типичные для этой эпохи тенденции в развитии жанров.

Есть тенденция в литературе 60-х годов к созданию общественного, социального романа и повести, свободных от "семейных" и "любовно-психологических" сюжетных схем. Но при этом не следует забывать, что в эти годы и роман, прибегающий к схеме "семейного" и "любовно-психологического" сюжета, не приходит в упадок. Наоборот, эта форма показывает свою жизнеспособность. Она становится очень содержательной, охватывая сложные социальные проблемы.

Помяловский - один из художников, наиболее ярко выражавших особенности развития революционно-демократической, а также той демократической прозы 60-х годов, которая испытывала сильное влияние революционных демократов.

Жанр очерка, занявший важное место в ряду других жанров, свидетельствовал о зрелости реалистической литературы. Переживший свой первоначальный расцвет в 40-е годы, очерк оказал заметное влияние на всю большую литературу 60-х годов.

Горький замечал, что "очерк стоит где-то между исследованием и рассказом". Эта характеристика особенно точно выражает природу реалистического очерка. Несомненно, все жанровые формы в реалистической литературе служат исследованию жизни. Но в очерке исследование, составляя его пафос, определяет и специфические черты его художественной структуры.

Появление реалистического художественного очерка с его тенденцией к исследованию, свободой от "романического" сюжета, безграничным простором для мысли автора-аналитика открывало новые дополнительные средства для художественного познания и отражения действительности. Его исследовательскую природу, заложенные в нем и не использованные еще во всем объеме предшествующей литературой художественные возможности прекрасно понимали и по-разному реализовали Салтыков-Щедрин, Помяловский, Глеб Успенский, а позже Горький.

Неукротимый дух познания, изучения общественной жизни в ее многоликих: проявлениях особенно рельефно сказался в русской литературе 40 - 60-х годов в расцвете жанра очерка. Вместе с тем подход к материалу действительности с позиции мыслителя-аналитика, исследователя, проявлявшийся в творчестве ряда писателей, придавал своеобразную окраску и другим жанрам. Уже в 40-е годы эти тенденции сказываются довольно отчетливо. Так, лермонтовская "рефлексия" была индивидуальным выражением этой устремленности к анализу, исследованию.

Помяловский тем и отличается, в частности, от таких писателей-демократов, как Н. Успенский, Решетников или Левитов, что для него исследование социальных типов и явлений - глубоко осознанная задача, пафос творчества. Когда А. Цейтлин, имея в виду "Очерки бурсы", пишет, что "у Помяловского сохранилось то особое ощущение "физиологического" жанра, которое уже утрачено было и Слепцовым, и Левитовым, и Мельниковым-Печерским, и Николаем Успенским, и Лесковым", то здесь мы должны видеть косвенное подтверждение исследовательской природы его произведений. В то же время Помяловский тем отличается от таких художников-реалистов, как Гончаров или Тургенев, подобно ему, исследующих жизнь, что исследовательская установка в его произведениях отливается в художественную форму, составляя ее специфику, определяя жанр и композицию.

В селе Милюкове, в глухом Сычевском уезде Смоленской губернии, у священника Василия Докучаева родился третий сын, названный по имени отца Василием.

Село Милюково, в котором протекали детские годы Василия Докучаева, расположено на берегу небольшой реки Качни. Целые дни мальчик вместе со своим приятелем, Григорием Пиуковым, проводил на реке. Они отправлялись к Святому колодцу, к Гридневскому ручью и другим местам по берегам Качни. Мальчики с интересом следили за работой крестьян, выкапывавших из рыхлых прибрежных наносов сохранившиеся там массивные стволы ископаемого дуба, крепкого, как камень; его употребляли на поделку всяких нужных в хозяйстве вещей. Иногда рядом со стволом дерева находили какие-то кости. Друзья завидовали одному из мальчиков, отец которого нашел в речных наносах огромный зуб неизвестного животного. Позднее установили, что это был зуб мамонта.

Весной, когда после разлива Качни вся долина речки покрывалась буйными травами, ребята пропадали на заливных лугах, где между трав скрывались голубые озерки, кишащие мелкой рыбешкой и головастиками.

Но эта привольная жизнь продолжалась недолго. Мальчик подрос, и пора было думать об учении. Священник, посоветовавшись с женой, решил везти младшего сына, так же как и старшего, в Вязьму, в духовное училище. Большая семья, состоявшая из девяти человек, постоянно нуждалась. У сыновей многосемейного сельского священника был один путь - бесплатное «казеннокоштное» обучение в бурсе, а дальше - либо в священники, либо в дьячки.

Отслужили в доме Докучаевых молебен, присели, как полагалось по традиции, на лавки, посидели минуту молча, поднялись, перецеловались и, выслушав напутственные слова матери, сели на телегу и тронулись в путь. Отец повез сына в город Вязьму долбить в бурсе псалтырь и четьи-минеи.

Духовные училища в России издавна были в плачевном состоянии. Еще в начале своего царствования Екатерина II отмечала, что «архиерейские семинарии состояли в весьма малом числе учеников, в худом учреждении для наук и в скудном содержании». Неоднократные попытки реформировать бурсу, особенно активные в начале XIX века, несмотря на участие в них таких деятелей, как M. M. Сперанский, ни к чему положительному не привели.

В то время, когда Докучаев попал в бурсу, она сильно походила на бурсу, описанную Помяловским. Об этом неоднократно говорил впоследствии сам Докучаев. Жизнь Докучаева в эти годы мало чем - отличалась от жизни Карася и других героев «Очерков бурсы» Помяловского. Новичков подвергали издевательствам по всем правилам, старательно разработанным бурсаками, хваставшими грубостью нравов. Это было первое испытание, и тот, кто его выдерживал, завоевывал известное уважение товарищей. Таким образом, ученики старались выработать в себе закалку, которая помогла бы переносить все издевательства и порки, выпадавшие на долю каждого, даже примерного, с точки зрения начальства. Поэтому выше всего ценилось пренебрежение к физической боли. На такого бурсака, который молчит даже тогда, когда его секут «на воздусях», товарищи могли смело положиться: он не подведет, не станет фискалом. А духовное начальство старательно насаждало ябедничество, заводило специальные «черные книги», куда о каждом заносилось все, что сообщали доносчики. Из среды учащихся начальство назначало секундаторов, обязанностью которых была порка своих товарищей, цензоров, наблюдавших за порядком в классе, и авдиторов, которые должны были ежедневно проверять приготовление уроков и ставить соответствующие баллы в особых тетрадях - нотатах. Кроме них, существовали еще старшие спальные и старшие дежурные из спальных. Вся эта сложная система подчинения была создана начальством для борьбы с товариществом, организованным еще с незапамятных времен первыми бурсаками, насильно посаженными за схоластическую зубрежку и завещавшими своим потомкам яростное сопротивление начальству и ненависть к нему. Но старание руководителей бурсы развратить учащихся деспотической властью одного над другим далеко не всегда приводило к желанным результатам. Были, конечно, среди цензоров, авдиторов и прочих лиц бурсацкой иерархии взяточники и вымогатели, но честные, хотя и суровые, традиции товарищества помогали бурсакам отстаивать в этих страшных условиях свои права. Отстаивать их могли, конечно, только наиболее сильные и закаленные. Большинство воспитанников бурсы калечилось и физически и нравственно.

Первое испытание Докучаев выдержал сравнительно легко, - так было обычно со всеми новичками, прибывавшими из деревни. Смелость и находчивость, выработанные в играх и драках с деревенскими мальчишками, выносливость и самостоятельность, приобретенные в общении с природой, закаляли их характеры, делали их более независимыми и настойчивыми. Иначе было с новичками городскими. По жестоким традициям бурсы, их испытывали долго и без снисхождения, чтобы отучить от «телячьих нежностей». А по неписаному бурсацкому кодексу «телячьими нежностями» считались разговоры и воспоминания о доме, о семье, о родных. Во всем, что касалось личной жизни, за долгие годы пребывания в бурсе вырабатывалась замкнутость, которая на всю жизнь накладывала отпечаток на характер ее воспитанников. Докучаеву после первого шага надо было сделать второй - попасть в число «отпетых». Отпетый, по определению Помяловского, - ревнитель старины и преданий, он стоит за свободу и вольность бурсака, он основной столп товарищества. Отпетые делились на три типа: благие - «дураковатые господа», отчвалые - «эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные» и, наконец, третий тип - это башка - первый по учению и последний по поведению. Докучаев был башка. Несмотря на отвращение к изучаемым предметам и особенно к методам преподавания, он имел блестящие отметки. Но успехи не спасали от «майских», как называли бурсаки свежие березовые розги. Если на протяжении учебного года учителю не к чему было придраться, то в конце года, как истинный приверженец «секуционной педагогики», он сек ученика именно за то, что тот ни разу не был сечен.

Докучаев ненавидел в бурсе и методы обучения, и изучаемые схоластические предметы, и меры воздействия. Метод обучения был один - зубрежка, или, как говорили в бурсе, долбня. Учение в долбежку непонятных богословских предметов становилось еще более нелепым потому, что педагоги не считали нужным объяснять ученикам смысл вдалбливаемых наук, а просто задавали «от сих до сих». Естественно, что такое учение приносило только страдания несчастным бурсакам, сложившим по этому поводу песню:

Сколь блаженны те народы,

Коих крепкие природы

Не знали наших мук,

Не ведали наук.

По некоторым предметам педагоги допускали так называемые «возражения»: ученикам позволяли спорить и выступать по одному и тому же вопросу с различных, но строго определенных начальством позиций. Темы были такие: «Может ли дьявол согрешить?», «Первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «Спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?».

Подобные схоластические упражнения, наполненные пустой, никчемной софистикой, считались венцом премудрости и поэтому допускались очень редко. Особенную ненависть Докучаева вызывала так называемая «гомилетика» - учение о церковном проповедничестве. Докучаев переименовал ее в «гуммиластику», видимо, она напоминала своей тягучестью резину. «Гуммиластика» преследовала его не один год. Многолетний курс ее был разбит на несколько больших самостоятельных частей: гомилетика фундаментальная, или принципиальная, гомилетика материальная, гомилетика формальная, или конструктивная, гомилетика евангельская, гомилетика апостольская. Этот необъятный схоластический предмет надо было зубрить день за днем, год за годом.

Многие бурсаки, отчаявшись преодолеть подобную премудрость, записывались в «вечные нули», - авдитор, не спрашивая у них урока, ежедневно в ногате ставил против их фамилий нуль. Они переезжали на «Камчатку», играли, а то и просто спали под партами. Розог не боялись и ждали счастливого дня, когда их, сидевших в каждом классе по нескольку лет, на основе «закона о великовозрастен» выгонят из бурсы и отправятся они на поиски подходящего места - пономаря, звонаря, церковного сторожа. Докучаев не принадлежал к числу вечных нулей. Его природные способности и блестящая память давали ему возможность сравнительно легко одолевать эти ненавистные предметы. Но если он отличался от вечных нулей успехами в науках, то в поведении он следовал всем традициям бурсацкого товарищества А главное в этих традициях было чинить всякие неприятности начальству, итти на любые жертвы, если этим можно досадить инспектору.

Строже всего в бурсе запрещалось пьянство и игра в карты. Но из ненависти к притеснителям и то и другое считалось особенно почетным среди бурсаков. После того как было объявлено, что за пьянство станут исключать из семинарии, оно стало принимать большие размеры и в дальнейшем губительно влияло на судьбы очень многих бурсаков. В известной мере не избежал этого порока и Докучаев.

Последние годы пребывания Докучаева в семинарии совпали с бурными годами в истории России и русской общественной мысли. Проблемы ликвидации крепостничества, волновавшие все передовые умы страны, оказались неразрешенными и после крестьянской реформы 1861 года. Но все революционно-демократические силы страны уже пришли в движение и плодотворно влияли на развитие русской науки. Работы и статьи А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева дали большой толчок материалистическому развитию естественных наук в России. В той или иной форме революционно-демократические идеи русских просветителей доходили и до затворников духовных семинарий. Об этом сохранилось любопытное свидетельство одного из реакционных церковников, архиепископа Никанора Херсонского, писавшего: «…в начале шестидесятых годов были общины либералов, которые ловили семинаристов в свои сети, навязывали им книги своего духа для развития, книги по преимуществу естественно-научного содержания». И действительно, даже бурсаки в этот период принимали участие в обсуждении общественных и научных проблем. Ненависть к схоластике и ко всем методам бурсацкого воспитания, проявлявшаяся прежде только во всякого рода «подвигах», направленных против начальства, стала выливаться в другие, более зрелые формы: «вольномыслие заводилось даже внутри семинарии», с прискорбием говорил архиепископ Никанор.

Докучаев окончил семинарию с отличием и как лучший ученик был послан на казенный счет в Петербург, в Духовную академию.

В. В. Докучаев - семинарист.

ОЧЕРКИ БУРСЫ

«Нет, вы узнайте, какая жизнь создала нашего брата; я покажу вам, что значит бурсак, я заставлю вас призадуматься над этой жизнью».

Н. Помяловский.

«Читаю «Бурсу» Помяловского и тоже удивлен: это странно похоже на жизнь иконописной мастерской; мне так хорошо знакомы отчаянные скуки, перекипающие в жестокое озорство. Хорошо было читать русские книги, в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великолепный звон, - едва откроешь книгу, он уже звучит тихонько».

М. Горький.

Очерки бурсы» произвели потрясающее впечатление на современников. Помяловский показал чудовищный «участок жизни» царской России. Он показал педагогов, не уступавших в своей жестокости даже царским тюремщикам. Он изобразил учебные заведения, более страшные, чем каторжные «мертвые дома». Параллель между каторгой и бурсой напрашивалась тогда у всех в связи с тем, что в журнале «Время» рядом с «Очерками бурсы» печатались «Записки из мертвого дома» Ф. М. Достоевского.

Нечего и говорить, что змеиному шипению охранителей бурсацкой педагогической системы, разоблаченной Помяловским, не было границ. Лжец, иуда-предатель, пьяный клеветник - такая брань сыпалась на Помяловского. Церковные публицисты исходили злобой, критикуя эти очерки. Они создали версию, будто Помяловский был выгнан за пьянство из семинарии. В отместку, мол, написал свой первый очерк, от которого печать пришла в восторг, объявляя автора гениальным писателем, требуя от него продолжения этих очерков. И вот «бедный невольник печати» продолжал писать, нуждаясь в деньгах… на водку.

Так реагировал поповский муравейник на ту правду, которую Помяловский мужественно и открыто бросил в лицо царскому правительству и князьям церкви. Общественная реакция оказалась настолько острой, что даже духовное ведомство вынуждено было зашевелиться и приступило к очередной реформе своих учебных заведений…

Очерки бурсы рассматривались тогдашней критикой преимущественно с точки зрения их обличительного значения и фотографичности.

Так, критик «Библиотеки для чтения» (1863 г., март), ставя высоко творчество Помяловского, склонен был в «Очерках бурсы» видеть только дагерротипически-верные картины былой бурсацкой жизни, написанные талантливым человеком, «так сказать, между делом», Такой же точки зрения держались и «Отечественные записки» (1862 г., ноябрь): «Очерки», мол, не художественное творчество и не ученое исследование, а только фотография… Журнал полемически оспаривал причисление «Очерков бурсы» к жанру физиологического очерка (у Помяловского они названы физиологическими очерками), указывая, что изображаемый Помяловским жизненный уголок настолько подвержен гниению, что здорового организма там и в помине нет: только гной на гное и язва на язве. А посему «Очерки этой гнили» являются скорее патологическими, чем физиологическими.

Спору нет, общая картина бурсы патологическая. Но ведь эта картина нужна Помяловскому не только для патологии, а именно для «физиологии», для показа, какие самобытные натуры здесь калечатся.

Помяловский, рисуя того или иного героя бурсы, как воплощение определенного порока, всегда показывает этот порок, как продукт всей системы бурсы. Оттого рядом с этой основной «порочной чертой» его героя всегда идет другая - например, верность товариществу у дикого деспота Гороблагодатского, виртуозность и талантливость Аксютки и т. д.

Это прекрасно показал Д. И. Писарев.

В своей статье «Погибшие и погибающие» (о «Записках из мертвого дома» и «Очерках бурсы») он писал:

«Гибель таких умных, даровитых, блестящих и энергичных личностей, как Аксютка, неизбежна, но неизбежна она только потому, что огненный поток великих людей, очищающих и увлекающих за собою все, что способно мыслить, желать и увлекать, - до сих пор не проложило себе дороги в низшие беднейшие и грязнейшие слои нашего общества.

Но пока солнышко взойдет, до тех пор роса глаза выест и многие сотни Аксюток сгниют на нарах мертвых домов, в ожидании очищающих, обновляющих и увлекающих идей». О Гороблагодатском Писарев говорит, как о самом чистом и прекрасном воплощении дикого бурсацкого идеала, о его беспредельной ненависти к угнетающей рутине и беспредельной честности по отношению к товарищам, отмечая, как бурса извращает эту ненависть, направляя ее на путь деспотизма.

Действительно, все герои Помяловского характеризуются чувством протеста, чувством независимости. Да не только ученики, но и учителя выведены Помяловским, как жертвы системы.

В «Очерках бурсы» мы имеем, конечно, не только фотографию. Перед нами, наоборот, подлинное художественное произведение. По отбору тех или иных типических черт и показу характеров видно, как мрачная действительность бурсы преломлялась через творческий вымысел в социально-педагогическую тенденцию. Упор был сделан не только на показ застеночного характера самой бурсы, но и на те ростки таланта, которые пробиваются сквозь грязь и кровавую жестокость этого страшного института.

Помяловский неустанно выявляет незаурядность бурсаков, граничащую одновременно и с своеобразной дикостью и талантливостью. При другой системе воспитания вместо «отверженных», кандидатов каторги, вышли бы высоко-даровитые люди.

Характерная черта бурсы - тупая жестокая казенщина - ассоциировалась со всем строем царского самодержавия. Этим и объясняется то потрясающее впечатление, которое производили «Очерки» на современников.

Такого впечатления, конечно, не мог бы оставить по себе простой фотографический снимок с сравнительно небольшого уголка русской жизни.

«Очерки бурсы» полны ярких красок и живой жизни. Художественные по выполнению, они необычайны и правдивы. Это вынуждены были признать даже некоторые церковники.

«Помяловский, - писал епископ Никодим, - не раз обвинялся в излишне карикатурном изображении духовной школы его времени. Но это обвинение не вполне справедливо. Дела училищные того времени подтверждают много из сказанного им. В одном, например, контракте 1848 года мы читаем, что постельное белье мылось «не менее трех раз в год»… В ведомостях о поведении нередко встречаются указания на те пороки, о каких писал Помяловский» («Нива» 1911 г. стр. 594). в этой же статье сообщается, что один из главных героев бурсы - Сатана, был подлинная личность, носившая имя Изота Ивановича Елисеева. Эта фактичность пронизывает изображение наиболее интимного героя «очерков» Карася.

Итак, «Очерки бурсы» нисколько не фотография, а‘ составная часть большой автобиографической повести того же плана, что «История моего современника» В. Г. Короленко, «Детство», «В людях», «Мои университеты» М. Горького и т. д.

Автобиографический жанр всегда принимает определенную классовую окраску, по мере выявления топических черт данного общественного слоя.

Помяловский понимал это лучше многих других своих современников. Вот почему он подходит к тому или иному явлению исторически. Припомним историческую генеалогию Дороговых, подробную историю (начиная с Иоанна III) рода князей Ремнищевых («Брат и сестра»). Такую же историчность явлений он соблюдал и в «Очерках бурсы».

Помяловский всегда мыслил себя человеком своей общественной группы. В этом направлении выдержан ряд его афоризмов, вроде «Где нам в барство лезть»,

«Вот, это наши трогаются», «А вот, ужо, погоди, наши выставят силы, не то будет». «Вы узнаете, какая жизнь создала нашего брата», «Мы - теперь сила» (все взято из бесед Помяловского с Николаем Успенским и Н. А. Благовещенским).

Задуманная Помяловским автобиографическая повесть типа «Истории современника» должна была показать через личную биографию Карася путь и перепутье поколения шестидесятников. В этом отношении весьма интересны показания Н. А. Благовещенского.

«Еще по выходе из семинарии, - рассказывает последний, - он (Помяловский) начал писать большой рассказ «Данилушка», намереваясь героя рассказа провести через всю бурсу и таким образом изобразить при этом полную картину бурсацкого воспитания». Помяловский руководствовался этим рассказом при составлении «Очерков бурсы».

Мы имели уже повод говорить о том, в каком виде в «Данилушке» отражены детство и отрочество Помяловского. Известно, что «Очерки бурсы» должны были заключать в себе двадцать очерков. Но первоначальный замысел был замкнут только в пределах «Зимнего вечера в бурсе», как части автобиографической повести.

Огромное впечатление, произведенное этой первой картиной бурсы, страстная полемика вокруг нее толкнули Помяловского на расширение и углубление своего первоначального» замысла.

Основную часть автобиографической повести составляет очерк четвертый - «Бегуны и спасенные бурсы», главное лицо которого - Карась. Здесь Карась - центральный герой. Повесть о Карасе начинается здесь с его «боевого крещения», с избиений, мучительства со стороны товарищей, а также поркой со стороны учителей. Сцена эта, кончается приходом учителя Лобова, подвергающего Карася жуткой порке «на воздусях».

Эта сцена инквизиции, одна из самых трагических сцен, какие знает мировая литература. Страницы, описывающие ту мертвую безнадежность и глухое отчаяние, которые легли на сердце Карася после этой порки, до сих пор «горят и жгут» силой своего психологического проникновения и трагической безысходности. Переживания мальчика Карася гораздо реальнее «детских слезинок» Достоевского. Глубоко трагично сознание мальчика, что «ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться». И ему остается одно - мечтать о смерти. Эти страницы о Карасе интересны и как психологический документ (биография Помяловского) и как художественное воспроизведение плебейского гуманизма лучших представителей бурсаков-разночинцев. Тут разрешается отчасти вопрос, как из бурсы все-таки выходили некоторые деятели 60-х годов, такие люди, как Добролюбов и Помяловский.

С проникновением педагога-художника Помяловский следит за процессом превращения способного мальчика Карася в «вечный нуль» (прозвище), объясняя все это отвращением к долбежной науке.

Помяловский не скрывает теневых сторон характера Карася, порожденных бурсой. Он обосновывает те импульсы, которые приводят Карася к скандалу ради скандала, к провоцированию того или иного ненавистного учителя на порку «на воздусях». «Жажда быть выпоротым» и сопутствующее ей дикое озлобление становятся манией Карася… Объясняя эта переживания Карася, Помяловский вскрывает всю патологическую систему варварской педагогии бурсы.

Остро и волнующе рисует Помяловский невыносимую тоску, охватывающую Карася, когда он бросается, рыдая, в кровать, покрывая голову подушкой. Эти детские печали были глубоки и сильны до такой степени, что их «человек не может простить и тогда, когда станет взрослым».

Не только печаль и страдание, но и ненависть глубоко проникают в душу Карася: «Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злобы и мести». «Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть в зрелых летах».

Несомненно, здесь Помяловский объясняет и свою личную ненависть к «подчищенному человечеству», вызванную теми эмоциями, которые породила в нем бурса. Оттого, впоследствии, в 1863 году, в период наступавшей реакции, убедившись, что «в жизни та же бурса», Помяловский вновь стал остро переживать ту же тоску и апатию, какие столь мучили бурсака Карася.

В характере Карася Помяловский показывает те черты, которые делают его восприимчивым к правдоискательству, к заступничеству за угнетенных, к усвоению своим умом всего, что непохоже на «казенную науку», «долбню» и т. д.

И в таком направлении развиваются духовные интересы Карася.

Как бы то ни было, но по этому очерку о Карасе можно судить, во-первых, в каком аспекте Помяловский дал бы своего современника, освобождающегося от бурсацкого варварства. Этот «современник» был бы, конечно, представителем «цвета бурсацкого юношества», уже в семинарии приобщавшегося к передовым идеям своего времени.

Он был бы показан в период брожения идей и возникновения в его душе «столбовых вопросов», увлечений литературой, влияния на него запрещенной книги Фейербаха, расставания со всякими мистическими и метафизическими категориями и вступления на путь «честного отрицания».

Нужно думать, что таков был сюжет задуманных, но не осуществленных очерков.

Необходимость создания такого произведения признавал А. П. Чехов.

«Что писатели дворяне брали у природы даром, - писал Чехов в одном из своих писем, - то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего, ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая».

Таков был бы путь Карася к Фейербаху и честному «трудовому» атеизму - именно такой сюжет завершил бы «Очерки бурсы».

Не обличительный очерк, а жанр автобиографической повести, нашедшей потом свою замечательную форму у Горького, заложен был в основу «Очерков» Помяловского о бурсе. Тут надо помнить, что Помяловский, как и Добролюбов, всегда с некоторой иронией говорит о ходком тогдашнем обличительном очерке (Череванин саркастически осмеивает очерк как простую судебную тяжбу).

Художественный очерк, в отличие от обличительного, отмечен серьезной познавательностью действительности и художественным воспроизведением жизни. Элементы такого художественного очерка входят и в «Мещанское счастье» и в «Молотова» и др. Вспомним хотя бы страницы «Молотова», посвященные институту, где учится Надя Дорогова. Сочетание такого очеркового материала с чисто повествовательным жанром - основа нового революционного демократического романа 60-х годов. Художественный очерк 60-х годов отличается показом социально-бытовых укладов через конкретные характеры, через определенную галерею типов.

Всего этого, конечно, не было в обличительном очерке. И до Помяловского в 50-х годах появлялись книги очерков, рисовавших мрачными красками порядки в духовных учебных заведениях. Такова была анонимная книга священника Беллюстина «Описание сельского духовенства» (изд. за границей), которую, кстати сказать, защищал Н. А. Добролюбов. Таковы были книги проф. Д. И. Ростиславова (изд. в Лейпциге), также изобличавшие порядки этих «вертоградов науки». По целеустремленности своей «Очерки бурсы» несомненно родственны работам Беллюстина, Ростиславова, Морошкина и др. Линия «Очерков» берет свое начало, конечно, у этих авторов, а не у Гоголя и Нарежного, не в их изображении бурсы (критика всегда именно у Гоголя и Нарежного ищет генезиса «очерков» Помяловского). «Очерки бурсы» тем именно и отличаются, что чисто обличительный материал своих предшественников Помяловский облек в художественный показ типов и характеров. Он создал эту незабвенную галерею бурсаков в их живой повседневности, со всеми их жуткими играми, воровством, деспотизмом. Большой художественной правдой прозвучали эти жизнеописания бурсы. Все эти Тавли, Аксютки, Гороблагодатские, с их колоритнейшим словарем - так и видны до сих пор во всех деталях. В этом смысле до Помяловского не был изображен этот «участок жизни» так правдиво, обнаженно. Оттого все последующие попытки изображать бурсу бледнеют перед мастерством Помяловского. Бурса, как социально-педагогическое явление, связана только с именем Помяловского. Критики-педагоги недаром считают Помяловского величайшим заступником детей в русской литературе, отмечая в его творчестве обширнейшую педагогическую психологию и потрясающие картины русского педагогического безобразия. Этими глубоко правдивыми картинами уродливого воспитания, проникнутыми таким глубоко скорбным пафосом педагога и поэта детской и юношеской души, Помяловский возродил у нас традиции Диккенса. Читая у Помяловского о детях и царской школе, вспоминаешь диккенсовские страницы о Давиде Копперфильде, Домби, Оливере Твисте, Николае Никльби и о том безобразном воспитании детей, которое Диккенс бичевал в тогдашней Англии.

ОЧЕРКИ. ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ОЧЕРКИ БУРСЫ «Нет, вы узнайте, какая жизнь создала нашего брата; я покажу вам, что значит бурсак, я заставлю вас призадуматься над этой жизнью». Н. Помяловский. «Читаю «Бурсу» Помяловского и тоже удивлен: это странно похоже на жизнь иконописной мастерской; мне так хорошо

Очерки практической педагогики Один мой приятель в давние времена учился в Школе-студии МХАТ. Курс вел народный артист СССР А. Н. Грибов. Ему тогда было уже под семьдесят. Утром студенты смотрели в окно, ждали своего педагога. Если он решительно направлялся к зданию МХАТа,

Очерки дружбы народов Образовалась новая историческая общность людей - советский народЛ.И.БрежневМама моя рассказывала, как летом сорок девятого года, держа за руку сына, моего старшего брата (меня еще и на свете не было, а брату было два с половиной года), она ходила по

ОЧЕРКИ У АДМИРАЛА ИСАКОВАДавно я собирался написать о моей единственной встрече с адмиралом Иваном Степановичем Исаковым. Простить себе не могу, что краткой была эта встреча.Иван Степанович сам пожелал видеть меня. Об этом мне передали в Союзе Писателей СССР в Москве, и я

Николай Герасимович ПОМЯЛОВСКИЙ

ОЧЕРКИ БУРСЫ

Посвящается Н. А. Благовещенскому

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ

Очерк первый

Класс кончился. Дети играют.

Мы берем училище в то время, когда кончался период насильственного образования и начинал действовать закон великовозрастия . Были года – давно они прошли, – когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, Псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с майскими (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года три-четыре , отпускали дьячить ; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали богословского курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно.

Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание – не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый закон великовозрастия . Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались великовозрастными ; эту причину отмечали в титулке ученика (в аттестате) и отправляли за ворота (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась за ворота новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых.

На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры – оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов.

Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например: Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура, – крайне неприличное.

Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он городской , а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами: они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством