Николай Островский: трагическая история одного пациента.

Островский, Николай Алексеевич - Николай Алексеевич Островский. ОСТРОВСКИЙ Николай Алексеевич (1904 1936), русский писатель. Участник Гражданской войны; был тяжело ранен. Слепой, прикованный к постели, создал роман “Как закалялась сталь” (1932 34; некоторые главы не были… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

Русский советский писатель. Член КПСС с 1924. Родился в семье рабочего. В июле 1919 вступил в комсомол и ушёл на фронт добровольцем. Сражался в частях… … Большая советская энциклопедия

- (1904 36) русский писатель. Участник Гражданской войны; был тяжело ранен. Слепой, прикованный к постели, Островский создал Роман Как закалялась сталь (1932 34; некоторые главы не были пропущены цензурой) о становлении советской власти и… … Большой Энциклопедический словарь

- (1904 1936), русский писатель. Участник Гражданской войны; был тяжело ранен. Слепой, прикованный к постели, Островский создал роман «Как закалялась сталь» (1932 34; некоторые главы не были пропущены цензурой) о становлении советской власти и… … Энциклопедический словарь

ОСТРОВСКИЙ Николай Алексеевич - (1904—1936), русский советский писатель. Чл. КПСС с 1924. Ром. «Как закалялась сталь» (ч. 1—2, 1932—1934), «Рожденные бурей» (незаконч., 1935—1936). Речи, статьи, письма.■ Собр. соч., т. 1—3, М., 1974—75.● Венгров Н … Литературный энциклопедический словарь

- (1904, село Вилея Волынской губернии — 1936, Москва), писатель. Сын рабочего. В период Гражданской войны служил в бригаде Г.И. Котовского и в 1 й Конной армии. Учился в московском заочном Коммунистическом университете имени. Потеряв после… … Москва (энциклопедия)

Род. 1904, ум. 1936. Писатель. Автор романов "Как закалялась сталь" (1932 34), "Рожденные бурей" (1936, не окончен). Ослеп вследствие тяжелого ранения в годы Гражданской войны, писал прикованный к постели … Большая биографическая энциклопедия

Николай Островский Советский писатель Дата рождения: 29 сентября 1904 Место рождения … Википедия

Николай Островский Советский писатель Дата рождения: 29 сентября 1904 Место рождения … Википедия

Книги

• Как закалялась сталь , Островский Николай Алексеевич. Эта книга будет изготовлена в соответствии с Вашим заказом по технологии Print-on-Demand. Автобиографический роман Николая Островского разделен на две части, каждая из которых содержит по…
• Как закалялась сталь , Островский Николай Алексеевич. Вашему вниманию предлагается роман Н. А. Островского "Как закалялась сталь" . Для среднего школьного возраста…

Николай Островский родился 29 сентября 1904 года в селе Вилия, Украина. Мальчик вырос в семье рабочего. Досрочно принят в церковно-приходскую школу «по причине незаурядных способностей», которую окончил в девять лет с похвальным листом.

Далее, Николай много работал, одновременно учась в двухклассном, потом высшем начальном училище. В этот период сблизился с большевиками. Во время немецкой оккупации участвовал в подпольной деятельности, Октябрьскую революцию принял с восторгом.

В 1919 году Островский вступил в комсомол и ушел на фронт добровольцем. После тяжелого ранения в 1920 году демобилизован и с этого времени находился на трудовом фронте. Николай работал в Киевских мастерских помощником электромонтера, учился в электротехникуме, одновременно являлся секретарем комсомольской организации.

При строительстве железнодорожной ветки Островский сильно простудился и заболел тифом. По официальной версии, на состоянии его здоровья сказались ранение и тяжелые условия работы. Окончательный диагноз: полиартрит, постепенное окостенение суставов.

С 1927 года тяжелая прогрессирующая болезнь приковала Островского к постели, а через год писатель потерял зрение. Мобилизуя все душевные силы, Николай боролся за жизнь, занимался самообразованием. Слепой, неподвижный, создал книгу «Как закалялась сталь», имевшую большой успех, которому немало способствовала и идеологическая политика страны.

Образ главного героя романа, Корчагина автобиографичен. Писатель, переосмыслив личные впечатления и документы, создал новые литературные образы. Революционные лозунги и деловая речь, документальность и художественный вымысел, лиризм и хроника. Все это соединилось у Островского в новое для советской литературы художественное произведение. Для многих поколений советской молодежи герой романа стал нравственным образцом.

В апреле 1932 года журнал «Молодая Гвардия» начал публиковать роман Островского, а в ноябре первая часть вышла отдельной книгой, затем и вторая. Роман сразу приобрел большую популярность. В библиотеках за ним выстраивались огромные очереди, устраивались коллективные читки и обсуждения, роман издавался 41 раз только при жизни автора.

В 1935 году Островский награжден орденом Ленина, ему подарены дом в Сочи и квартира в Москве, присвоено звание бригадного комиссара; последние несколько месяцев прожил на улице своего имени, принимая на дому читателей и писателей.

Летом этого же года писатель публично берет на себя обязательство написать новую книгу «Рожденные бурей». Этот роман задумывался как произведение о борьбе пролетариата Украины против Польши и о грядущей борьбе с фашизмом.

Но книга осталась не закончена. Николай Алексеевич Островский 22 декабря 1936 года умирает, едва закончив работу лишь над первой частью своего нового произведения. Похоронен писатель в Москве на Новодевичьем кладбище.

Память о Николае Островском

Музей Н. Островского (до 1991 года), г. Боярка. Сейчас Краеведческий музей Боярки.

Именем Николая Островского назван Киевский электромеханический техникум железнодорожного транспорта, в котором Островский учился в 1921 году.

Именем Николая Островского названы улицы в десятках населенных пунктов бывшего СССР.

В Сочи есть литературно-мемориальный музей Н. А. Островского.

В Москве и Новороссийске - дом-музей Н. А. Островского, в Шепетовке - Хмельницкий областной литературно-мемориальный музей Николая Островского.

В Ростове-на-Дону есть парк культуры и отдыха имени Н. Островского, в Киеве и Коростене - парк имени Н. А. Островского.

Его имя носят городские библиотеки в Кирово-Чепецке, Комсомольске-на-Амуре, Костанае, в Кургане, Тамбове (филиал Тамбовской областной библиотеки имени А. С. Пушкина).

В СССР существовал Всесоюзный литературный конкурс имени Николая Островского.

В Хмельницком именем Островского названа областная научная библиотека.

В Чернигове именем Островского названа областная библиотека для детей.

Один из теплоходов типа «Москва» носит название «Н. Островский», он приписан к Киевскому речному порту.

В ряде городов есть улица Павла Корчагина - редкий случай названия улицы в честь литературного персонажа.

Свердловская детская железная дорога носит имя Николая Островского.

Имя Николая Островского до 1990-х годов носил Киевский Дворец пионеров и школьников.

С 1937 по 1998 год Винницкий государственный педагогический университет носил имя Островского.

Ровенский областной академический украинский музыкально-драматический театр ранее носил имя Н. Островского.

На одном из корпусов санатория «Мойнаки» (в наст. время - «Родина») в г. Евпатория, где Н.Островский проходил курс грязелечения в 1926 году, установлена мемориальная доска.

На Украине Н. Островский и его литературный герой Павел Корчагин были включены в список лиц, подпадающих под закон о декоммунизации.

Друзья Островского уверены: “Николай вовремя покинул этот мир”

Он дважды мог умереть от тяжелых ранений в Гражданскую войну. Он мог уйти из жизни в тифозном бараке, сгинуть в ледяной воде, спасая лес. Пустить пулю в лоб, когда в 18 лет узнал, что его ждет полная неподвижность и слепота. Прикованный к постели, скрюченными пальцами он писал книгу-исповедь. Автобиографическую повесть “Как закалялась сталь” “подправили”, а из автора - Николая Островского - сделали идола, “идеал человека и революционера”. Миллионы школьников заучивали наизусть строки: “Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз…”

В советские годы не вспоминали, что, отказываясь расстреливать белых, “пламенный революционер” даже попал под суд. Он не мог принять нэп. А в последние годы перед смертью часто повторял: “Совсем не то построено, за что мы боролись”.

Мало известно о том, что семейная жизнь Островского протекала не совсем “по роману”. “Верный товарищ” - жена Рая - спустя несколько лет после свадьбы покинула писателя. Его сиделкой стала сестра Катя.

Николай умер в 1936-м. Друзья были уверены: вовремя. Большинство соратников Островского погибли в годы репрессий. “Пламенный борец за справедливость” молчать бы не стал... И никто уже не допишет к книге послесловие: вдова Островского вышла замуж за его родного брата Дмитрия (по книге - Артема).

Всю правду о своем именитом дяде решилась рассказать корреспонденту “МК” его племянница - Галина Васильевна Островская.

- Из книги следует, что Николай Островский - он же Павка Корчагин - родился в беднейшей рабочей семье.

Глава семьи Островских - Алексей Иванович - из потомственных военных! Был участником Балканской войны, за особую храбрость был награжден двумя Георгиевскими крестами. Мама - Ольга Осиповна - из семьи чешского лесничего, умнейшая, тонкая женщина, между прочим, стихи писала… Как видите, о пролетарском происхождении говорить не приходится.

В семье было шестеро детей, причем все появились на свет с разницей в два года: в 1896-м - Надежда, в 1898-м - моя мама, Екатерина, в 1900-м - Дмитрий (ставший прототипом Артема), в 1904-м - Николай. Одна из девочек - Неонила - умерла еще ребенком. Не удержалась на этом свете и самая младшая из дочерей Островских - Нина. Ольга Осиповна месяц не отходила от малышки, неистово молилась - просила здоровья для крохи. А когда ее не стало, она перестала верить в Бога.

Бабушка была незаурядной женщиной. Прожив долгие годы на Западной Украине, она говорила на шести языках. Помню, когда во время войны в соседние дома расселили раненых, она с каждым из них с легкостью нашла общий язык, общаясь на польском, чешском, немецком, еврейском, украинском. Николай многое взял у матери: у него единственного из всей семьи были черные глаза, такие же, как у Ольги Осиповны.

- Почему в повести Островский ничего не рассказывает об отце?

Алексей Иванович в воспитании детей участия практически не принимал. Он был старше бабушки на 22 года. Статный, красивый, чрезвычайно любимый женщинами. Был за ним грех - Алексей Иванович был азартным карточным игроком. В 1912 году семье пришлось покинуть дом, который они купили в долг. Бабушка была женщина гордая, решительная. Когда дед в очередной раз проиграл крупную сумму денег, она взяла детей и уехала к своей родне. Долгие годы они жили порознь.

В те тяжелые годы Ольге Осиповне пришлось работать поварихой, швеей и даже осваивать профессию акушерки.

- Николай на самом деле пошел работать в 12 лет?

Это все верно. Тянул лямку за 8 рублей в станционном буфете, через год устроился помощником электромонтера. В 15 лет втайне от родных ушел добровольцем на Гражданскую войну. Воюя с белополяками в бригаде имени Котовского, Николай был дважды тяжело ранен. Осколком снаряда был задет мозг, в результате дядя перестал видеть правым глазом, при этом шутил: “Целиться можно и левым”. По состоянию здоровья ему пришлось уйти из армии. Николаю было в то время… 16 лет.

- Как сложилась судьба его сестер?

Старшая - Надежда Алексеевна - умерла молодой женщиной. У нее осталось двое детей. Моя мама - Екатерина Алексеевна - в 16 лет вышла замуж за священника, преподававшего ей в школе Закон Божий. В 22 года у нее было уже четверо детей. Однажды по доброте душевной она приютила у себя в доме больного польского революционера с женой. Вскоре гость умер от туберкулеза, его жене некуда было идти, и мама оставила ее в доме помогать по хозяйству. А вскоре произошла трагедия, которая перевернула всю мамину жизнь. Однажды, придя домой, она застала мужа целующимся с гостьей. В чем была она выскочила из дома, в отчаянии пробежала больше двадцати километров до родительского дома недалеко от Шепетовки и слегла на руки матери. Шел 1921 год, и за те недели, что мама лежала в горячке, был заключен мир между Страной Советов и панской Польшей и установлена новая граница. Дом остался на польской стороне.

Оправившись от болезни, мать стала рваться к детям, но родные (и прежде всего - Николай, знавший обстановку лучше других) убеждали, что ее либо убьют при переходе границы, либо арестуют и расстреляют. Все сношения, в том числе и письменные, с польской стороной были запрещены, и мама почти 20 лет ничего не знала о старших своих детях. В 1939 году Западную Украину присоединили к СССР. Город, в котором находился дом ее бывшего мужа, вновь стал советской территорией. И выяснилось, что две младшие девочки вскоре после случившегося скончались от дифтерии, а старшие дочь и сын, уже взрослые, были уверены, что их мать давно умерла…

- Дмитрий был похож на книжного Артема?

Николай брата приукрасил. Но о неудачной его женитьбе на деревенской девке Стеше рассказал довольно откровенно. Несмотря на то что у них в браке родились сын и дочь, супруги расстались.

Конечно, старший брат в детстве был для Николая большим авторитетом. Но вскоре они поменялись ролями. В зрелые годы волевой, прямолинейный Николай стал выступать в роли старшего брата. Дядя Митя был человеком мягким, не любил скандалов. От конфликтных людей старался держаться в стороне.

- Как в судьбе Николая появилась Рая (по книге Тая)?

Никакой романтической истории знакомства не было. Николай приехал в Новороссийск лечиться. К тому времени он уже ходил с палочкой. Бабушка попросила его навестить дальних родственников - семейство Альбины Кюцам. В гостях Николай познакомился с двумя ее дочками - Лелей и Раей, причем предпочтение сразу отдал первой из них. Как около него впоследствии оказалась девятнадцатилетняя Тая - остается загадкой. Известно лишь то, что у девушки были напряженные отношения с родителями и ей очень хотелось вырваться из-под их опеки. В книге Николай отметит: “Тая не была красавицей, но большие карие глаза, тонкие, монгольского рисунка брови, красивая линия носа и свежие упрямые губы делали ее привлекательной; молодой упругой груди тесно было под полосатой рабочей блузкой”.

То, что его молодая жена много училась, работала, продвигалась по партийной линии, при этом преданно ухаживая за мужем, - правда, но не вся. Они были вместе только три года. Но можно понять и Раису. Молодая женщина, кровь с молоком, а рядом муж-калека. Николай был абсолютно обездвиженный и слепой.

- В октябре 1935 года, когда Островскому вручали орден Ленина, Раиса и Николай сфотографированы бок о бок.

Надо было поддерживать имидж идеальной “ячейки общества”. Но в семье у нас знали одно: когда дядя Николай переехал в специально построенный для него домик в Сочи, он очень не любил, когда Раиса приезжала его навещать. Свои отношения с женой он честно отразил в первоначальной публикации романа в журнале “Молодая гвардия”, но партийная цензура, с которой он был вынужден считаться, заставила все это вычистить. У “идеального героя” и жена должна быть “безупречно верным товарищем”.

- Ваша мама стала сиделкой брата?

Дядя стеснялся посторонних. У бабушки было больное сердце, он ее берег. А мама была родная кровь, он доверял ей безоговорочно. Она кормила его с ложечки, купала и перестилала белье.

- Екатерине Алексеевне довелось первой прочитать главы романа?

В конце жизни дяде повиновалась только кисть правой руки. Единственным смыслом его жизни стал писательский труд. Работал он по ночам, с помощью трафарета, а днем мама с бабушкой сообща расшифровывали написанное. В Сочи Николай закончил работу над романом “Как закалялась сталь”. Ему присвоили высокое воинское звание бригадного комиссара. Но мама рассказывала, что друзьям он нередко признавался: “Совсем не то построено, за что мы боролись…”

Летом 36-го дядя написал первую часть книги “Рожденные бурей”, а в декабре его не стало.

- Николаю было только 32 года…

Да, но это были годы, полные страданий, нечеловеческих болей. Дядю мучил полиартрит. Перед смертью у него отказали почки.

Позже мне удалось поговорить с его другом Анатолием Солдатовым, который признался: “Если бы Коля не умер в 36-м, чуть позже ему бы “помогли” уйти из жизни”. С Анатолием дядя был очень откровенен. Они вели бурные споры. У Николая были неприятности из-за того, что он не смог принять нэп. Друзья знали характер дяди: он никогда бы не смирился с репрессиями. А забирали по ночам лучших из дядиных знакомых, проверенных в боях коммунистов. Сам Солдатов в предвоенные годы был начальником строительного участка канала Москва-Волга. До конца своих дней он не мог забыть те бессонные ночи, когда под кроватью стоял собранный на случай ареста чемоданчик.

- А отца Николаю удалось увидеть перед смертью?

Несмотря ни на что, дядя очень хорошо относился к Алексею Ивановичу. У нас в семье сохранились очень теплые письма Николая к отцу. Дедушка приехал к дяде в Сочи. Там и провел остаток своих дней. С дядей они умерли в один год.

- Вы родились в знаменитом сочинском доме-музее?

После смерти брата мама вышла замуж за его друга, Василия Романовича Бондарева, моего отца. Он работал в исполкоме и во многом помогал дяде. В одной части нашего большого дома в Сочи еще в 1937 году был организован музей, а в другой по-прежнему жила семья. В момент моего появления на свет на музейной половине шла экскурсия, и маме нельзя было кричать… Я родилась в 38-м, спустя два года после смерти дяди. А вскоре грянула война. Мама работала начальником участка противовоздушной обороны. Ее слушались все, кроме бабушки. Когда звучал сигнал тревоги, Ольга Осиповна отказывалась бежать в укрытие, говорила: “В окопе по колено воды. Умирать, так сухой!” У нее был необыкновенный природный юмор. Она не могла сидеть без дела. Когда в дом-музей приезжали правительственные делегации, мама умоляла ее уйти с огорода. Видя, как бабушка копает грядки, работники горкомов возмущались: “Что же местные власти не могут мать героя оградить от полевых работ?” Бабушка только посмеивалась, но лопату не бросала. У нее был очень сильный характер.

- Удалось позже разыскать людей-прототипов героев романа “Как закалялась сталь”?

Нас как-то навестила Любовь Борисевич (первая любовь Павки Корчагина - Тоня Туманова). Очень приятная, скромная женщина. Личная жизнь у нее не сложилась. Мужа репрессировали. Она учительствовала, замуж больше не вышла. А вот отыскать реально существовавшую Риту Устинович нам не удалось. По одной из версий, она погибла в годы войны.

- Вдова Николая - Раиса - возглавила московский Музей Николая Островского?

Вскоре после войны Раиса вышла замуж за брата Николая - Дмитрия (Артема по книге). У них родилась дочь. Вместе со своей девочкой они воспитывали и внучку Дмитрия. Его дочь от первого брака погибла на фронте. Надо отдать должное Раисе - она долгие годы работала в Музее Островского, положила много сил на увековечение памяти Николая.

Кстати, только недавно были найдены в архивах документы, из которых следует, что Николай Островский был под судом. В годы Гражданской войны он отказывался участвовать в расстрелах белых.

* * *

Вместе с Советским Союзом канули в Лету и его герои-революционеры. О трагической судьбе Николая Островского - Павки Корчагина - вспоминают ныне только в военных госпиталях. Молодые ребята-калеки зачитывают роман до дыр.

Эпоха другая, трагические судьбы - те же…

Никола́й Алексе́евич Остро́вский (16 (29) сентября , в селе Вилия , Острожский уезд , Волынская губерния - 22 декабря , Москва) - советский писатель , автор романа «Как закалялась сталь ».

Биография

Детство и юность

Родился 16 сентября 1904 года в селе Вилия Острожского уезда Волынской губернии Российской империи (ныне Острожского района Ровненской области Украины) в семье унтер-офицера и акцизного чиновника Алексея Ивановича Островского (1854-1936).

9 августа 1919 года ушёл на фронт добровольцем. Воевал в кавалерийской бригаде Г. И. Котовского и в 1-й Конной армии . В августе 1920 года был тяжело ранен в спину под Львовом (шрапнелью) и демобилизован. Участвовал в борьбе с повстанческим движением в частях особого назначения (ЧОН). По некоторым данным, в 1920-1921 годах был сотрудником ЧК в Изяславе .

В 1921 году работал помощником электромонтёра в Киевских главных мастерских, учился в электротехникуме, одновременно был секретарём комсомольской организации.

В 1922 году участвовал в строительстве железнодорожной ветки для подвоза дров в Киев, при этом сильно простудился, затем заболел тифом . После выздоровления - комиссар батальона Всевобуча в Берездове (в пограничном с Польшей районе).

Был секретарём райкома комсомола в Берездове и Изяславе , затем секретарём окружкома комсомола в Шепетовке (1924 год). В том же году вступил в ВКП(б) .

Болезнь и литературное творчество

С 1927 года и до конца жизни Островский был прикован к постели неизлечимой болезнью. По официальной версии, на состоянии здоровья Островского сказались ранение и тяжёлые условия работы. Окончательный диагноз - «прогрессирующий анкилозирующий полиартрит , постепенное окостенение суставов». Современные врачи на основании сохранившихся данных о состоянии здоровья писателя и течении его болезни установили, что Островский умер от рассеянного склероза . Хотя это спорный вопрос (tgma-neuro-fpk.ru/?page_id=1809)

Осенью 1927 года начинает писать автобиографический роман «Повесть о „котовцах“», рукопись которой спустя полгода была утеряна при пересылке.

В апреле 1932 года журнал «Молодая гвардия» начал публиковать роман Островского; в ноябре того же года первая часть вышла отдельной книгой, за ней вышла и вторая часть. Роман сразу же приобрёл большую популярность в СССР.

В 1935 году Островский был награждён орденом Ленина , ему были подарены дом в Сочи и квартира в Москве на улице Горького (ныне его дом-музей).

В 1936 году Островский был зачислен в Политуправление Красной армии со званием бригадного комиссара , чему немало радовался и по праздникам надевал комиссарский мундир: «Теперь я вернулся в строй и по этой, очень важной для гражданина Республики линии» .

Последние несколько месяцев он был окружён всеобщим почётом, принимая на дому читателей и писателей. Московский Мёртвый переулок (ныне Пречистенский), в котором он жил в 1930-1932 годах, был переименован в его честь.

Николай Островский взял на себя обязательство написать новый роман «Рождённые бурей » (под тем же названием, что и утраченный ранний роман, но на другой сюжет) в трёх частях и успел написать первую часть, но роман был признан слабее предыдущего, в том числе самим Островским. Рукопись романа была в рекордные сроки набрана, отпечатана, и экземпляры книги дарили близким на похоронах писателя. Посетивший Островского Андре Жид восхищённо отзывался о нём в своей книге «Возвращение из СССР», в целом выдержанной в критических тонах по отношению к СССР.

Сочинения

• 1927 - «Повесть о „котовцах“» (роман, рукопись утеряна при пересылке)
• 1930-1934 - «Как закалялась сталь »

Увековечивание

• Именем Николая Островского названы улицы в десятках населённых пунктов бывшего СССР .
• В Сочи есть литературно-мемориальный музей Н. А. Островского , в Москве и Новороссийске - дом-музей Н. А. Островского, в Шепетовке - музей , в Коростене - парк им. Н. А. Островского .
• В Ростове-на-Дону есть парк культуры и отдыха имени Н. Островского .
• Его имя носят городские библиотеки в Кирово-Чепецке , Комсомольске-на-Амуре и в Костанае .
• В СССР существовал Всесоюзный литературный конкурс имени Николая Островского.
• С 1937 по 1998 год Винницкий государственный педагогический университет носил имя Островского.
• В Хмельницком именем Островского названа областная научная библиотека .
• В Чернигове именем Островского названа областная библиотека для детей .
• Один из теплоходов типа «Москва» носит название «Н. Островский», он приписан к Киевскому речному порту .
• В ряде городов есть улица Павла Корчагина - редкий случай названия улицы в честь литературного персонажа.
• Свердловская детская железная дорога носит имя Николая Островского.

Памятники

Николаю Островскому установлены памятники в городах России, Белоруссии, Украины и мира:

Настенный памятный знак в г. Экартсбург (Eckartsburg), Германия.

N Ostrovsky House(Museum)-Moscow-Tverskaya str,14(2).jpg

Памятный знак на доме-музее Н.А.Островского в Москве.

В филателии

• Почтовые марки СССР

Stamp of USSR 1789.jpg

Почтовая марка СССР «50-лет со дня рождения Н. Островского».

См. также

• Как закалялась сталь - роман.
• Как закалялась сталь - фильм-экранизация романа, СССР , .
• Павел Корчагин - фильм-экранизация романа, СССР , .
• Как закалялась сталь - фильм-экранизация романа, СССР, .

Напишите отзыв о статье "Островский, Николай Алексеевич"

Примечания

Ссылки

• в библиотеке Максима Мошкова
• Юрий Мицик . (укр.)
• Богдан Демьянчук. (укр.)
• Петро Кралюк . (укр.)

Отрывок, характеризующий Островский, Николай Алексеевич

– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.

Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.

Николай Алексеевич Островский — советский писатель, убежденный коммунист, классик социалистического реализма, человек, относящийся к разряду людей, которых сегодня называют «революционными фанатиками». Ему принадлежат известные строки: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее».

Существует устойчивый миф о том, что Николай Островский страдал рассеянным склерозом. Между тем, если проанализировать его историю болезни, становится ясно, что заболевание, с которым он мужественно боролся все последние годы жизни, с рассеянным склерозом ничего общего не имеет, кроме молодого возраста дебюта и неуклонно нарастающей инвалидизации. Такая путаница с диагнозом, как в прочем и с другими биографическими данными писателями связана с тем, что многие документы были утеряны случайно или сознательно. В то непростое время о человеке судили часто, исходя из его происхождения. Поэтому, например, вступая в комсомол или партию, многие желавшие быть принятыми, не упоминали о реальном прошлом своих родителей. Вот и у Николая Алексеевича Островского осталось несколько автобиографий, отличающихся друг от друга, в некоторых из которых он писал, что отец его был рабочим солодового отдела на винокуренном заводе. Меняются времена, меняются ценности, белое становится черным, а черное – белым, и особенно это касается людей, которые играли заметную роль в значимых для истории событиях, и память о которых меняется вместе с этой историей…

Итак, начнем по порядку…

Николай Алексеевич Островский родился 29 (16 по старому) сентября 1904 года в Украине: с. Вилия, Волынской губернии, на западной границе Российской империи. Население с. Вилия было многонациональным: здесь в то время мирно жили украинцы, русские, белорусы, поляки, евреи, чехи, эстонцы, латыши. Сейчас в доме, в котором жила семья Островских, находится музей Островского.

Николай был младшим ребенком в семье, кроме него было две сестры – Надежда и Екатерина, а также брат — Дмитрий. В детстве Николай Островский гордился своими дедом и отцом, потомственными военными.

Дед Николая Островского – Иван Васильевич Островский – был унтер-офицером, участвовал в нескольких войнах, героически сражался на Малаховом кургане при обороне Севастополя (1855 год). Домой он вернулся героем, с наградами, но весь израненный. Он прожил после возвращения всего полгода и был похоронен с большими почестями.
Отец Николая Островского, Алексей Иванович Островский , также унтер-офицер царской армии, к моменту создания семьи и рождению детей уже вышел в отставку. За плечами у него была насыщенная жизнь: он участвовал в Русско-турецкой (Балканской) войне 1877-1878 г. г., в тяжелых боях за Шипку и Плевну. За проявленную храбрость был награжден двумя Георгиевскими крестами. После отставки еще несколько лет прожил в Петербурге, где работал государственным служащим. Среди односельчан он пользовался большим авторитетом, крестьяне его уважали.

Дети очень любили отца. Екатерина Алексеевна Островская, сестра писателя, говорила о своём отце: «Он был очень добрым, хорошим человеком, никогда нас не обижал».

Мать Николая Островского – Ольга Осиповна , была второй женой Алексея Ивановича и в два раза его моложе. Она происходила из семьи чешских переселенцев. В отличие от мужа была малограмотна, но отличалась ярким самобытным характером, образной речью, насыщенной чешскими, русскими и украинскими поговорками, блистала остроумием и тонким юмором, обладала поэтическим складом души, впоследствии в память о сыне сочиняла стихи.

В Вилии семья жила в достатке, у них был большой дом, земля, сад, по дому Ольге Иосифовне помогала прислуга. Среди ближайших родственников и друзей семьи были учителя, священники, военные, служащие двух Вилийских заводов. По воспоминаниям детство осталось самым счастливым периодом в короткой и такой трагической жизни Николая Островского.
Николай Островский с раннего детства выделялся своими способностями. В Вилии в 1913 г. в возрасте всего девяти лет он с отличием закончил церковно-приходскую школу, а в 1914 году счастливая размеренная жизнь рухнула. Отец остался без работы. Семье пришлось продать дом, землю, раздать долги, и Алексей Иванович с Колей уехали из Вилии к родственникам в Турью Каменецкого уезда (ныне Тернопольская обл., Украина), где Алексей Иванович стал работать лесником.

Семья собралась вместе только в 1915-1916 г.г. в Шепетовке, большой железнодорожной станции, которая находилась в 85 км от села Вилия (сейчас это Украина, Хмельницкая область, г. Шепетовка), и там Николай Островский проживал до осени 1921 года.

Работать юный Николай Островский начал с 12 лет. Вначале в 1916 году, он работал в буфете при железнодорожной станции Шепетовка, а через год в 1917 году – помощником электромонтера. Там же, в Шепетовке в 1918 году он закончил Городское двухклассное училище (учеба прерывалась на один год из-за войны, когда школа была закрыта под госпиталь).

Отрочество и юность Н. Островского пришлись на годы крупных мировых потрясений, свидетелем и участником которых он стал: Первая мировая война, Октябрьская революция, Гражданская война, закончившаяся на Украине только в 1920 году. После начала германской оккупации 14-летний Николай сблизился с шепетовскими большевиками и по официальной биографии «выполнял поручения большевистского подполья» (сначала расклеивал листовки, затем был связным ревкома). 20 июля 1919 года Островский вступил в комсомол, а 9 августа ушел на фронт добровольцем. В те годы стать комсомольцем означало реально участвовать в насильственном установлении советской власти и организованном ею терроре. «Вместе с комсомольским билетом мы получали ружье и двести патронов», — вспоминал Островский. Он добровольно вступил в батальон особого назначения ИЧК (Изяславской Чрезвычайной комиссии). Это значит, что подросток сознательно примкнул к людям, уже запятнавшим себя кровью (чем занималась ЧК, хорошо известно). В составе этого отряда Островский участвовал в Гражданской войне. Впоследствии он с гордостью писал своему врачу, что вдохновлялся идеей «уничтожить классового врага… Мы ураганом неслись на вражьи ряды, и горе было всем тем, кто попадал под наши удары». Островский воевал в частях кавалерийской бригады Г.Котовского и Первой Конной армии, а в июне 1920 г., вернувшись в родной городок Шепетовку (Украина), стал работать в местном ревкоме. Он участвовал в ночных обысках и прямом грабеже, организованном властью — ходил по квартирам и отбирал продовольствие, книги и прочее имущество у людей, объявленных «буржуями».

В августе 1920 г. Островский вновь ушел на фронт, но 19 августа 1920 года был тяжело ранен шрапнелью в голову и живот. «Перед глазами…вспыхнуло магнием зеленое пламя, громом ударило в уши, прижгло каленым железом голову. Страшно, непонятно закружилась земля, перекидываясь на бок… И сразу наступила ночь» ,- напишет он позднее. Ранение в голову, над правой надбровной дугой, не было проникающим в полость черепа, но сопровождалось тяжелой контузией мозга. Три дня спустя Островский поступил в хирургическое отделение госпиталя Юго-Западного фронта, где находился в течение двух месяцев в тяжелом состоянии. Последствием контузии было снижение зрения в правом глазу до 0,4 D.

В октябре 1920 года Островского демобилизовали из армии по состоянию здоровья. В это же время у него появился первый признак начинавшейся трагедии – боль в правом коленном суставе. Через некоторое время заболел и левый… Полтора года держались эти боли (при крайне беспомощном лечении), затем исчезли – записано в истории болезни Н.Островского, заведенной в клинике факультетской терапии I-го МГУ.

После демобилизации Островский находился на трудовом фронте, заканчивал учебу в высшем начальном училище, которое в 1920 году было реорганизовано в Единую трудовую школу. В Шепетовке постоянно менялась власть: город занимали то немцы, то белополяки, то части Красной и Белой армий, то петлюровцы, то разные банды, которых немало было в те годы на Украине. Остается только удивляться, что в таких условиях занятия в Высшем начальном училище не прекращались. Когда у училища отбирали помещение, занятия проходили на квартирах. Заслуга в этом принадлежала организатору и первому директору Высшего начального училища Василию Константиновичу Рожановскому. Его воспоминания о Николае Островском, ставшие доступными лишь в 1990-е годы, вместе с воспоминаниями соучеников Н. Островского донесли до нас образ многосторонне одаренной, неординарной личности.

В училище — школе Н. Островский был признанным лидером, все годы учащиеся избирали его своим представителем в Педагогический совет школы (в первые годы после революции в школах существовало такое демократическое правило). Подпись Островского, наряду с фамилиями директора и преподавателей, стояла на аттестатах первых выпускников Единой трудовой школы (1921). В 1921 году он сам получил аттестат Единой трудовой школы, тогда же вступил в комсомол, работал секретарем комсомольской организации.

Осенью 1921 года Николай Островский приехал в Киев, где поступил в Киевский электромеханический техникум. Днем он учился, а вечерами работал. То были страшные послевоенные годы, когда в стране царила разруха во всех сферах жизни. Холод и голод стали главными испытаниями для всей страны. Вот как этот период отражен в истории болезни Островского: «В 1922 году работал в холодном помещении, спал на холодном полу. Однажды утром не смог подняться из-за резких болей в коленных суставах. Тогда же появилась небольшая припухлость . Вскоре заболел сыпным тифом, затем возвратным (7 приступов) и брюшным. В постели провел 11 месяцев. Вслед за тифами появилась боль в коленных суставах и небольшая припухлость. Постепенно припухлость увеличилась..». Ординатор клиники перепутал даты — ухудшение началось в 1921 году, в то время учащихся техникума посылали на заготовку дров и строительство железнодорожной ветки до ст. Боярка, которая должна была обеспечить замерзающий Киев дровами. Зимой жили в холодном, неотапливаемом помещении: постоянное воздействие влажного холода и сон на цементном полу барака с выбитыми стеклами сделали свое дело. В тот раз с болезнью удалось справиться, и Николай возобновил учебу и работу в Киеве. Но на втором курсе техникума в марте 1922 года возникло второе обострение после того, как во время разлива Днепра Островский работал по колено в ледяной воде, спасая дрова… Двухнедельное лечение в железнодорожной больнице Киева было совершенно неэффективным и он поехал домой, в Шепетовку и лечился там растираниями и припарками.

С этого момента больницы, клиники, санатории и другие медицинские учреждения стали занимать большую часть времени в его жизни. Боль и отек коленных суставов упорно сохранялись, и уже во второй половине 1922 года врачебная комиссия признала восемнадцатилетнего Николая Островского инвалидом второй группы, а в августе его направили на санаторное лечение в Бердянск. Полтора месяца он лечился там, пока не наступила кратковременная ремиссия.

Он снова вернулся в строй и стал секретарем районного комитета РКСМ (У) Берездовского уезда, а 27 октября 1923 года его приняли кандидатом в члены РКП (б). Однако в марте следующего года у него произошло новое обострение «хронической водянки коленных суставов», как следует из медицинских документов.

Несмотря на то, что Н. Островский уже с трудом ходил с палочкой (одна нога у него не сгибалась), он принялся за работу. В 1923 году приехал к сестре Екатерине, в Берездов — город на Волыни, а уже через год стал секретарем комсомольской организации Изяславского района. Главное, на что он направил свои силы – это создание комсомольских ячеек в самых отсталых приграничных селах, деревнях, где до этого не было ни одного комсомольца. Со свойственной ему самоотдачей он разъезжал по всем этим районам в составе частей особого назначения (ЧОН). Эти части были призваны бороться с вооруженными бандами, прорывающимися через границу молодого советского государства. По сути же эти особые отряды проводили «зачистки местности» — карательные экспедиции против населения, заподозренного в контрреволюции. В 1924 г. таким «чоновцем» был и Островский, который значился «коммунаром Отдельного Шепетовского батальона Особого назначения». В том же году он вступил в РКП(б).

Тем временем здоровье его резко ухудшилось и работу пришлось прервать. Николая Островского направили в Харьков, тогда столицу Украины, в Медико-механический институт. В институте с некоторыми перерывами он провёл около двух лет, но улучшения не наступило. «Проклятый институт, — напишет он через некоторое время — …так он мне опостылел. Угробил я два года своей жизни ни за грош».

В августе 1924 года он поехал на консультацию в Житомир (ближе компетентных врачей не было). К боли и отечности тем временем прибавилась тугоподвижность суставов, сначала только утренняя. После долгих ходатайств (дело дошло до ЦК партии Украины!) Наркомздрав УССР направил его в клинику Харьковского научно-исследовательского медико-механического института. В направлении Наркомздрава было указано, что Островский: «представляет чрезвычайный интерес…с точки зрения патологии болезни, а также и лечения этого заболевания…». К моменту поступления в клинику (сентябрь 1924 года) Островский передвигался с трудом, но без костылей. При поступлении непонятного больного осмотрел директор основанного в 1907 году института, профессор-ортопед Карл Федорович Вегнер (1864-1940). Это был крупный ортопед-травматолог, пионер функционального лечения переломов в России. Лечащим врачом Островского был назначен Василий Дмитриевич Чаклин (1892-1975), будущий профессор, академик, директор института и лауреат, главный специалист СССР по сколиозу, а тогда двадцатишестилетний начинающий ортопед. Осмотрели его также будущий профессор, академик, директор Харьковского института, известный советский ортопед Николай Петрович Новаченко (1898-1966), а тогда скромный ординатор института, и заведующая отделением Фаина Евсеевна Эльяшберг, в будущем – очень известный специалист.

«В харьковской клинике Островского вернули к жизни»,- свидетельствует профессор Д.Еременко и дальше продолжает, мягко говоря, сообщать неправду: о поврежденном в Киеве позвоночнике Островского, о том, что при поступлении в Харьковский институт Островский уже начал слепнуть и т.д. На деле все происходило несколько иначе: восемь раз эти известные специалисты пунктировали суставы Островского и кроме лейкоцитоза ничего не обнаруживали. В направлении из Житомира был указан предварительный диагноз: «Хронический выпот в обоих коленных суставах. Туберкулез ?», и харьковские врачи повели диагностический поиск по этому пути, совершив роковую ошибку: они накладывали гипсовые лонгеты, сменяемые каждые две недели, на коленные суставы больного комсомольца… «Вошел туда на своих ногах, а ушел – на костылях» ,- напишет Островский позднее. Пока К.Ф.Вегнер был в командировке в Германии, врачи поговаривали о возможной резекции коленных суставов, что приводило Островского в ужас. После возвращения директора вопрос об этом отпал, но мученика подвергли новой экзекуции — не отказавшись от мысли о туберкулезе, врачи начали лечить Островского по методу Р.Р.Вредена: вводили в суставы 10% раствор иодоформа в миндальном масле. Инъекции сопровождались жестокой болью и лихорадкой, экссудат накапливался в суставах еще быстрее. Неясного больного много раз осматривал вновь назначенный, вместо уехавшего в Москву К.Ф. Вегнера, директор института – Михаил Иванович Ситенко (1885-1940), крупный специалист, академик Украинской АН, но и он не внес никакой ясности в диагноз.

Мучительные и абсолютно бесполезные процедуры продолжались до апреля 1925 года, после чего курортно-отборочная комиссия Наркомздрава УССР направила Н.Островского на лечение в Евпаторию, в санаторий «Коммунар». Там его осматривали местные светила: профессора С.Л.Трегубов (1872-1944), автор учебника «Основы ортопедии», первым предложивший в 1908 году внутрисуставное введение кислорода, А.К.Шенк (1873-1943), заслуженный деятель науки РСФСР, бывший в течение 15 лет (1923-1937) научным руководителем курорта Евпатория и создавший в санатории имени Н. А. Семашко первый в городе научно-методический центр. Под руководством ученого выходил сборник «Acta Eupatorica», где обобщались результаты лечения костно-суставного туберкулеза. Но беда в том, что эти врачи были специалистами по костно-суставному туберкулезу и лечили, в основном, детей. Диагноз Островского и им был неясен. Два месяца его лечили грязевыми аппликациями и ваннами, после чего он вернулся в Харьков, а потом, вместе с М.И.Ситенко, поехал в Славянск, где ему снова назначали грязевые процедуры, которые он переносил очень тяжело. В добавок ко всем его страданиям, санитары уронили его с носилок, и Островский вывихнул плечевой сустав. Из Славянска уже на костылях он вернулся в Харьков, где 15 октября 1925 года под хлороформным наркозом ему произвели синовиэктомию правого коленного сустава. Гипс, ЛФК, вибрационный массаж, внутримышечное введение стерильного молока, с апреля 1926 года – солярий. Через месяц-полтора после операции у Островского появились боли в голеностопных суставах и в грудном отделе позвоночника, тугоподвижность в правом плечевом суставе, потом заболел оперированный коленный сустав, пропал аппетит, появилась бессонница. Николай стал редко подниматься с постели. «Живу — с кровати не схожу», — с горечью пишет он. В декабре 1925 года ему назначили пенсию по инвалидности (32 рубля 50 копеек).

Во всех этих мытарствах Николая Островского постоянно поддерживали друзья. С ними будущему писателю действительно везло. В Харькове первым другом для него стал Пётр Новиков, всегда готовый прийти на помощь и в течение всей жизни Николая Островского выполнявший его просьбы. В 1926 году во время лечения в санатории «Майнаки» в Евпатории Н. Островский познакомился с Иннокентием Павловичем Феденевым. А через два года, в другом санатории, — с Александрой Алексеевной Жигиревой. И.П. Феденев и А.А. Жигирева принадлежали к той категории революционеров, которых называли «старыми большевиками». Это были люди высоких идеалов: они вступили в партию ещё до революции, прошли тюрьмы, ссылки, каторги, жертвовали своим здоровьем ради осуществления своей мечты: создания на земле общества социальной справедливости. И.П. Феденёв и А.А. Жигирева стали для Николая вторыми родителями, недаром они с женой называли А.А. Жигиреву «второй мамой», а ласково «Шурочкой». Их отношения к Н. Островскому не сводилось только к сочувствию: это была деятельная дружба, постоянная, непрерывающаяся, они помогали ему и материально, и в решении бытовых проблем, и в издательских делах.

В мае 1926 года Островский снова поехал в Евпаторию, в санаторий «Майнаки», но на процедуры его возили уже в кресле-каталке.

Образовавшееся свободное время он решил использовать для самообразования, читая «пуды книг». Читателем Н. Островский был очень разборчивым. В сфере его интересов — классика: А. Пушкин, Н. Гоголь, Л. Толстой. Он очень любил и выделял среди современных писателей М. Горького. Также его очень привлекала литература о Гражданской войне, он хотел разобраться в событиях того времени, очевидцем которого был в отроческие годы: «Железный поток» A. Серафимовича, «Мятеж» и «Чапаев» Д. Фурманова, повести B. Иванова и Б. Лавренева, «Города и годы» К. Федина, «Комиссары» Ю. Либединского.

20 августа 1926 года Островский съездил на консультацию в Москву, где врачи голову над диагнозом не ломали и посоветовали ему…жить на юге! С диагнозом «туберкулезный спондилит» и рекомендацией носить корсет, он приехал в Новороссийск, к дальним родственникам — семье Мацюк, где познакомился со своей будущей женой — Раисой Порфирьевной. В Новороссийске он прожил два года (1926-1928), но передвигался теперь только на костылях. Боль появилась уже в тазобедренных суставах и в пояснице. А зимой 1927 года Островский уже не смог самостоятельно причесаться… Очередные консультации врачей и новые варианты лечения вновь не принесли успеха. Весной 1927 года семья Островских повезла его на «дикий» курорт «Горячий ключ» в Краснодарском крае. Во время шестичасовой езды по ужасным дорогам Островский девять раз терял сознание от боли. «Не могу описать тебе всего кошмара, связанного с поездкой на курорт», — писал он жене. Несмотря на три месяца непрерывного водолечения (Островского опускали в источник на простынях), оперированное колено по-прежнему не сгибалось, и в остальных суставах движения совершались с жестокой болью. «Серные ванны жесточайшим образом обманули наши ожидания» ,- писала жена Островского.

Несмотря на лечение в санаториях, проживанию на юге, здоровье Н. Островского только ухудшалось, ходить ему становилось всё труднее.
Постепенное окостенение суставов привело к первой трагедии — в 1927 году у Николая Островского отказали ноги, он уже не мог ходить, кроме этого болезнь сопровождали постоянные, изматывающие боли. Теперь всё время он проводил в постели, за чтением. Пока он ещё мог сидеть и видеть. Книги ему теперь приносили домой библиотекари, которые пополнили список друзей.
В те годы в быт начинало входить радио. Н. Островский приобрел радиоприемник, и, несмотря на его бесконечные поломки (детали постоянно присылал из Харькова П. Новиков), он был счастлив: ведь это связывало его с миром.

В конце 1927 года Н. Островский поступил в Коммунистический университет имени Я.М. Свердлова, и этой новостью радостно делится с друзьями: «Учусь заочно, лёжа».

Казалось бы, довольно несчастья на одного человека. Но в конце 1927 года болезнь преподнесла Островскому еще один «сюрприз» — появилась боль в правом, поврежденном в 1920 году глазу. Боль, светобоязнь, слезотечение продолжались больше двух месяцев… «Получаю удар за ударом», — пишет он друзьям. Едва примирившись с одним, как другой удар, «немилосерднее первого, обрушивается» на него. Врачи запретили ему читать, чтобы не переутомлять глаза. Это ещё больше усугубило трагедию. Чем жить? Поначалу удалось остановить воспаление глаз, но, как потом оказалось, только на время.

Ходить он тоже уже не мог, даже на костылях.

В июне 1928 года Островского повезли в санаторий №5 в Старой Мацесте, где понемногу он стал двигаться, боль и отечность суставов уменьшились, но вновь появилась резкая боль в глазах по ночам и светобоязнь. Островскому назначили капли и синие очки. После трехмесячного страдания зрение в левом глазу упало до 0,05 D, правым глазом он различал только свет…Читать он мог только с помощью лупы. 19 ноября 1928 года он написал: «С глазами происходит спайка зрачка и заволакивание пленкой. Операция имеет быть следующая: прорежется в роговой оболочке отверстие – это и будет дополнительный зрачок».

Однако и в этой ситуации он не унывал «Меня считают больным. Какая ересь! Я совершенно здоровый парень. А то, что я ни черта не вижу и двигаться не могу, — это недоразумение. Мне хотя бы одну ногу, хотя бы один глаз, и я был бы вместе с вами на всех участках борьбы за лучшую жизнь». Эти слова он написал, уже будучи глубоким инвалидом.

В июле 1928 года Н. Островский поехал лечиться в Сочи, в санаторий «Старая Мацеста». Здесь, к радости своей, он вновь встретился с И.П. Феденевым, который заметил, что Николай «значительно вырос за это время в культурном отношении» — результат самообразования. А Николай с сожалением заметил, что теперь не может, как два года назад, «сразиться» с Иннокентием Павловичем в шахматы — из-за глаз. Болезнь лишила его и любимых занятий.

В этом же санатории Н. Островский впервые встретился с Александрой Алексеевной Жигиревой. Она сразу обратила внимание на самого молодого, но самого тяжело больного среди лечащихся в санатории и с этого времени начала оказывать ему помощь в сложных житейских ситуациях.
Потрясенная судьбой Н. Островского, А.А. Жигирева для него с женой сняла квартиру на свои деньги, чтобы, по совету врачей, они могли поселиться в Сочи. Уехав в Ленинград, где она жила, А.А. Жигирева начала хлопотать, чтобы Островским предоставили в Сочи своё жильё. Она использовала для этого свои дружеские связи с влиятельными «старыми большевиками», с которыми вместе была на каторге.

Очевидцы, описывающие этот период жизни Островского, свидетельствовали, что ни нарастающая неподвижность, ни слепота, ни многолетние физические страдания не смягчили ту исступленную «классовую ненависть», которая всю жизнь руководила поступками будущего писателя. После неудачного лечения в санатории, когда Островский решил поселиться в Сочи и получил комнату в коммунальной квартире, он устроил в доме настоящий красный террор. В письме А.А. Жигаревой в ноябре 1928 г. он описал свою «политическую организационную линию»: «Я с головой ушел в классовую борьбу здесь. Кругом нас здесь остатки белых и буржуазии. Наше домоуправление было в руках врага — сына попа…». Несмотря на протесты большинства жильцов, Островский через местных коммунистов добился того, чтобы «сына попа» убрали. «В доме остался только один враг, буржуйский недогрызок, мой сосед… Потом пошла борьба за следующий дом… Он после «боя» тоже нами завоеван… Тут борьба классовая — за вышибание чуждых и врагов из особняков…». Прикованный к постели, почти уже ослепший инвалид забрасывал разные инстанции письмами, «разоблачающими» его соседей по дому — «недорезанных буржуев». После этих настоятельных писем в дом явилась комиссия из ГПУ. Вскоре Островский с торжеством доложил своей корреспондентке, что только один из его доносов не подтвердился, «а все остальное раскрыто и ликвидируется». О судьбе «ликвидированных» по его наводке людей «писатель-гуманист» не вспоминал.

Живя в сочинском полуподвале, он постоянно мучился от адской боли в правой половине головы, в области шрама от ранения, и эти вполне объективные причины могли объяснить его яростное упорство в борьбе с теми, кого он искренне считал врагами.

Вскоре Островские, благодаря хлопотам А.А. Жигаревой, получили квартиру. Александра Алексеевна и в дальнейшем оказывала молодой семье всяческую помощь: присылала деньги, когда из-за бюрократических проволочек Н. Островскому несколько месяцев не высылали пенсию. Материально Островские жили трудно, Николай Алексеевич говорил, что «бывали дни, когда в доме не было корки черного хлеба». Е.Ярославский, главный советский безбожник на просьбу о помощи Островскому хладнокровно отвечал: «…партия не в силах всех искалеченных товарищей лечить».

Двадцать девятый год, год «великого перелома» был для Островского особенно «урожайным» на болезни. Сочинские врачи находили у него то митральный порок, то катар верхушек легких, то гастрит, никак не связывая это в одно целое. Они не скрывали от больного, что он кажется им безнадежным… После осмотра бывшим главным врачом санатория №5 в Старой Мацесте, Флоринским, Николай Островский снова попал в знакомую здравницу… Это была последняя его поездка, когда он смог что-либо видеть…В июле это же года он мог различать только силуэты. «Глаза его открыты, но воспалены», — пишет современник. Примечательно, что врачи в это время говорили о каком-то «токсическом полиартрите, влияющем на глаза». Хлопоты знакомых помогли — Островского повезли в Москву, где 6 октября 1929 года его осмотрел заведующий кафедрой глазных болезней II МГУ, консультант Лечсанупра Кремля, лечащий врач Ленина, основатель Института им. Гельмгольца и кафедры глазных болезней ЦИУ, заслуженный деятель науки и академик в будущем, профессор Михаил Иосифович Авербах (1872-1944). Авторитетный офтальмолог, специалист с тридцатилетним стажем, Авербах поставил Н.Островскому диагноз пластического иридоциклита в активной фазе. «Операцию делать нельзя, идет активное воспаление, но мы восстановим Вам зрение, правый глаз будет видеть хуже, а левый настолько, что можно будет читать и писать» ,- сказал он Островскому. Можно только представить, как воспрянул духом Островский! Однако воспалительный процесс так и не удалось купировать, операцию пришлось отложить. М.И. Авербах назначил больному капли атропина с кокаином и направил его в клинику факультетской терапии I МГУ на Большой Пироговской, которой руководил видный советский терапевт, профессор Максим Петрович Кончаловский (1875-1942). В то время он был Председателем Ревматологического комитета СССР и считался самым большим авторитетом в ревматологии. Кончаловский пришел к выводу, что Н.А.Островский страдает «хроническим ревматическим полиартритом и спондилоартритом». Лечили больного аспирином с бромом, пирамидоном, фенацетином, согревающими компрессами. В «клинике» Островский простудился, заболел гриппом, осложнившимся двухсторонним плевритом. Его пытались перевести в Кремлевскую больницу, где «врачи знают все новейшие методы лечения» , но он был слишком мелкой сошкой, по советским меркам, и не имел права лечиться там. Кончаловский предложил истерзанному Островскому сделать «операцию Оппеля»… Известный профессор Военно-медицинской Академии, музыкант и большой оригинал, Владимир Андреевич Оппель (1872-1932) предложил метод лечения анкилозирующего спондилоартрита. В лаборатории при его кафедре доктор В.А. Белгородский обнаружил, что в крови больных при болезни Пьера Мари-Штрюмпеля-Бехтерева повышен уровень кальция. Увлекающийся Оппель решил, что односторонняя паратиреоидэктомия нормализует уровень кальция у этих больных и улучшит их состояние. Известно, что в 1925 году венский профессор F.Mandl произвел подобную операцию при болезни Реклингаузена с хорошим эффектом. 26 мая 1926 года Оппель выполнил в своей клинике первую подобную операцию. Любопытно, что никакими сведениями о нормальной и патологической физиологии Оппель не располагал, но был верен принципу: «Научная мысль не может работать без фантазии»! Поскольку хирурги вместо паращитовидной железы нередко удаляли фрагменты жира, Оппель предложил производить внекапсульное удаление щитовидной железы вместе с клетчаткой. При этом гарантированно удалялись обе паращитовидные железы соответствующей стороны. Примечательно, что перед операцией кальций крови у Островского был в пределах 10 мг%, а электровозбудимость — 5 мА, т.е в пределах нормы! Тем не менее, не обращая внимание на результаты анализов, 22 марта 1930 года Николай Нилович Бурденко (1876-1946), заведующий кафедрой факультетской хирургии I МГУ под местной анестезией в течение двух часов произвел операцию Николаю Островскому. Операцию больной перенес очень тяжело, к тому же известно, что в ране забыли тампон … Ни объективного, ни субъективного улучшения операция не дала, кальций крови даже увеличился до 15 мг%. Островский назвал шесть месяцев, проведенные в клинике, «кошмарными»…Он вспоминает один из эпизодов своего пребывания в «лучшей клинике страны» – Островского несут в ванну и сердобольная старушка ласково говорит ему: «И чего тебе, бедняге, тут делать? Умирал бы себе дома». 12 апреля 1930 года его выписали, и он поселился в Москве по очень символичному адресу: Мертвый переулок,12…

Условия жизни в большой многонаселенной коммунальной квартире были тяжелыми. Чтобы больного не беспокоили соседи, Раиса Порфирьевна запирала его на ключ, уходя на работу. И Н. Островский, неподвижный, слепой, беспомощный, по 12-16 часов оставался в полном одиночестве.
В начале мая 1930 года Н. Островский, в сопровождении друзей, уехал в Сочи, к матери, где вновь прошёл курс лечения в санатории «Старая Мацеста». Здесь он снова встретился здесь с А.А. Жигиревой и рассказал ей о своих планах написать книгу. Ее главный герой Корчагин наделен фанатичной преданностью коммунистической партии и неизменной ненавистью ко всему, что не соответствует идеологии большевиков. Этими же чертами гордился и сам автор. В письмах друзьям Островский с удовлетворением относил себя к «людям из железобетона», неоднократно писал о своем «большевистском сердечке»: «Без партбилета железной большевистской партии Ленина… жизнь тускла. Как можно жить вне партии в такой великий, невиданный период? (…) В чем же радость жизни без ВКП(б)?». По его словам, без коммунистической партии даже семья и любовь не имеют значения: «Семья — это несколько человек, любовь — это один человек, а партия — 1 600 000. Двигай… держи штурвал в ВКП(б)». Работа в партии, к тому времени уже уничтожившей сотни тысяч лучших людей России — это для Островского единственный смысл жизни, которая «дается человеку только раз».

Вернувшись в Москву, он приступил к реализации своего замысла. Его руки ещё сохраняли небольшую подвижность, но он уже ничего не видел.
Чтобы писать, он сам придумал приспособление, получившее название «транспарант»: в верхней крышке картонной канцелярской папки были сделаны параллельные прорези, которые направляли его руку, не давая строчкам набегать одна на другую. Н. Островский гордился, что он «сам записывает книгу».

Утром родные собирали исписанные за ночь и разбросанные по полу листы. Правда, написанное приходилось буквально расшифровывать: буквы «набегали» одна на другую и разобрать текст было трудно. Его переписывали и посылали харьковским друзьям, чтобы отпечатать на машинке. Если родным не удавалось разобрать написаное, им на помощь приходил сам автор: он помнил текст наизусть. Процесс был трудным и долгим.
«Я взялся за непомерно тяжелый труд. Всё против меня, но за меня моя ослиная упрямость», — признается он другу. Вскоре Н. Островский начал диктовать текст родным, тем, кто был свободен.

В это время в их небольшой комнате собралось три родственные семьи: Н. Островский с женой, их матери, брат Раисы Порфирьевны с женой, её сестра с маленьким сыном, сестра Н. Островского с дочкой — всего девять человек.

Диктовать родным удавалось не часто. Тогда Н. Островский просил соседку по коммунальной квартире Галю Алексееву записывать за ним текст под диктовку. Умная, образованная, тактичная девушка оказалась бесценным помощником для слепого писателя.

Они прекрасно понимали друг друга, и большинство оставшихся глав первой части книги были записаны рукой Гали Алексеевой под диктовку автора за довольно короткий срок. При этом — абсолютно бескорыстно.

Уже потом, когда Н. Островский работал в Сочи над второй частью романа, ему очень не хватало своего первого «добровольного секретаря», её умения и трудолюбия. Они работали с большим напряжением, прерываясь только тогда, когда Н. Островскому становилось совсем плохо: его мучили острые, мучительные головные боли, которые не давали сосредоточиться.

В октябре 1931 года все девять глав были закончены и отпечатаны. После нескольких дней «генеральной чистки» рукописи — Н. Островскому читали текст вслух — было отпечатано три экземпляра текста, на первой странице которого написали: «Как закалялась сталь». Теперь вставала не менее сложная задача: как напечатать книгу? Н. Островскому вновь помогли друзья: один экземпляр рукописи отослали в Ленинград А.А. Жигиревой; второй — в Харьков П.Н. Новикову. В Москве эта роль была возложена на И.П. Феденёва.

В Ленинграде А.А. Жигирева делала всё для издания книги. «Я читала рукопись и плакала», — писала она Н. Островскому о своём впечатлении от книги. Однако куда бы она ни обращалась, книгу не печатали: рукопись брали, читали, везде хвалили, но не печатали, поскольку автор был никому неизвестен. Не было удачи и в Харькове. А Н. Островский ждал с напряжением решения участи его труда. В этом теперь был сосредоточен весь смысл его существования. В Москве Иннокентий Павлович Феденёв, передав рукопись в издательство «Молодая гвардия», никак не мог получить ответ.
Наконец, он добился рецензии, но она была отрицательной. Но Феденёв не успокоился. Он пришел в журнал «Молодая гвардия» — орган ЦК ВЛКСМ (Центральный комитет комсомола) и попросил о повторном рецензировании. На этот раз ему повезло. Рукопись попала в руки человека, который внимательно выслушал рассказ об авторе и его нерукотворной книге и обещал её внимательно прочитать.

Это был писатель Марк Колосов, один из руководителей журнала. Он положительно оценил рукопись Н. Островского. М. Колосов и А. Караваева — главный редактор журнала — стали первыми редакторами романа «Как закалялась сталь».

И.П. Феденёву и М.Б. Колосову принадлежала заслуга в том, что роман «Как закалялась сталь» Николая Островского увидел свет. С автором заключили договор, выплатили ему гонорар, который равнялся сумме его полугодовой пенсии. Он вновь почувствовал себя «в строю», как он любил говорить. Н. Островскому, правда, ещё немало пришлось поволноваться за своё детище, отстаивая свои позиции.

Журнал «Молодая гвардия» стал печатать роман «Как закалялась сталь» в четвертом апрельском — номере, а закончил в сентябре, в девятом номере 1932 года. Роман сильно сократили, выбросили отдельные главы, объяснив это нехваткой бумаги. Это огорчало Н. Островского. Он писал тогда А.А. Жигиревой: «Конец книги срезали очень… — нет бумаги, повырезали кое-где для сокращения, немного покалечили книгу, но что поделаешь — первый шаг».

В тексте встречались и грубые опечатки, ошибки. Но, несмотря на все недостатки, главное — это была победа, победа над судьбой, над болезнью. Автор радовался: для него «открылась дверь в литературу». Николай Алексеевич Островский благодарил своих друзей за помощь в подготовке книги. Он писал им, что его победа — это их победа.

В конце 1932 года Островский получил авторские экземпляры романа «Как закалялась сталь», вышедшего отдельной книгой. Этот день стал для него настоящим праздником. Он тут же составил список родных и друзей, которым хотел подарить книгу. Первой в этом списке была его мать — Ольга Осиповна, которую он в дарственной надписи назвал своим «верным часовым».

В Сочи Николай Алексеевич начал работу над второй частью романа «Как закалялась сталь». Помимо работы над книгой ему требовалось отвечать на письма, теперь не только родным и друзьям, а и читателям. Эти письма ему пересылали из журнала «Молодая гвардия». Редакция не переставала удивляться их количеству: за все время существования журнала ни одно напечатанное в нем произведение не имело такого читательского отклика.
Письма читателей, высокая оценка ими романа «Как закалялась сталь» и, наконец, тот факт, что на него обратил внимание сам Сталин, окрылило писателя. Он приступил к работе над новым романом – «Рожденные бурей».

На фото: с женой Раисой на балконе дома в Сочи

Итак, к Островскому пришло официальное признание, слава и достаток. Ему, наконец, предоставили квартиру в Москве, дали машину, в Сочи началось строительство дома для него (писатель успел отдохнуть в нем одно лето 1936 года). Теперь он не только содержал семью, но щедро посылал деньги и подарки друзьям, которые в свое время спасали его от полуголодного существования.

На фото: студенты пединститута у Н. Островского

1 октября 1935 года Николай Алексеевич Островский был награжден высшей наградой страны — орденом Ленина. 2 октября 1935 года после награждения его орденом Ленина Островский направил ответ: «Дорогой любимый товарищ Сталин! Я хочу сказать вам, вождю и учителю, самому дорогому для меня человеку, эти несколько пламенных, от всего сердца слов… Я буду наносить удары врагу другим оружием, которым вооружила меня партия Ленина — Сталина, вырастившая из малограмотного рабочего парня советского писателя». Орден ему вручали в Сочи 24 ноября 1935 года. «Нет сил описать, что мы в эти дни пережили, — писала Ольга Осиповна А.А. Жигиревой. — Просто не верится, что так далеко и так обширно о Коле известно».

Этот 1935 год Николай Алексеевич считал самым счастливым в своей жизни. «Кто бы мог подумать, что у меня будет такой счастливый конец жизни, — писал он своему другу, — ведь, если, скажем, я нечаянно погибну, чего я не хочу, то это будет гибель на боевом посту, а не на инвалидных задворках».

Все почести пришли к Н.А. Островскому, когда ему оставалось жить чуть больше года. Он настаивал на поездке в Москву, чтобы продолжить работу над романом «Рожденные бурей», ведь ему требовалось наводить справки в московских архивах, встречаться с участниками описываемых событий. Но консилиум врачей пришел к суровому заключению: Н.А. Островскому осталось жить совсем немного, возможно, один месяц. Врачи запретили писателю переезд в Москву, но Николай Алексеевич настоял, и ему, вопреки предсказанию врачей, удалось вырвать у судьбы еще год жизни. В начале декабря 1935 года Н.А. Островский в сопровождении сестры Екатерины Алексеевны, врача М.К. Павловского и друга Л.Н. Берсенева уехал в специальном вагоне в Москву. Группа его друзей вместе с Раисой Порфирьевной встречали писателя: одни — в Серпухове, другие — на станции Подольск.
Новая квартира Н.А. Островского оказалась в самом центре Москвы, на улице Горького, 40 (ныне Тверская, 14, где сейчас находится музей писателя). В его двухкомнатной квартире были созданы все условия для работы. Николай Алексеевич попросил родных рассказать ему подробно о расположении комнат и их меблировке. Особенно интересовал его рабочий кабинет. Здесь было все необходимое: кровать, письменный стол для работы секретарей, радиоприемник, книжный шкаф, диван, два кресла для гостей, телефон. Чуть позже было куплено пианино. В комнате было две электропечи, которые поддерживали специальную температуру в +25° С — + 26° С, необходимую больному. Чтобы яркий свет не действовал раздражающе на незрячие, но не перестававшие болеть глаза Николая Алексеевича, абажур закрывали красной тканью. По этой же причине окно комнаты было зашторено тяжелыми, темными занавесками: они не пропускали яркий свет и заглушали звуки с улицы.

Благодаря колоссальной памяти, которая в значительной степени была плодом его работы над собой, — вспоминала его секретарь А. Лазарева, — он мог детально руководить всеми сторонами своей жизни и жизни своих близких.
День Н.А. Островского был четко расписан: когда диктует роман «Рожденные бурей», когда отвечает на письма, какие часы отводятся для приема гостей: ведь теперь круг желающих побывать у Н.А. Островского обширен. Но в первую очередь — это его старые друзья.

О необычной судьбе Н.А. Островского узнали не только в нашей стране, но и за рубежом, проявляя большой интерес к его личности. Английские журналисты сначала не поверили в реальное существование такого автора. Они заявили, что книгу писала бригада опытных писателей в пропагандистских целях. Мысль эта была развеяна, когда они побывали дома у писателя. «Бедный Островский обладал чем-то большим, чем просто умением. Он был в известном смысле гением», — заявили они.

Мировая известность Н.А. Островского росла. Еще при его жизни роман «Как закалялась сталь» издали в Японии, Чехословакии, печатали в еженедельной газете в Нью-Йорке, готовили к изданию во Франции, Англии, США, Голландии.

Слава, признание, материальная обеспеченность, не принесли здоровья писателю, легче ему не становилось, болезнь неуклонно прогрессировала: с 1929 году — анкилоз позвоночника, потом — боль и тугоподвижность в височно-нижнечелюстных суставах. Спина «как доска», в положении экстензии, грубая деформация и анкилоз корневых и периферических суставов, фиброз верхушек легких, митральная недостаточность, полная слепота… Были и механическая желтуха, и почечная колика, впервые возникшая в декабре 1935 года при возвращении в Москву и многократно повторявшаяся потом. Это обозначило терминальную фазу болезни. В апреле 1936 года у него усилилась боль в правом, давно не видящем глазу. После осмотра М.И.Авербах стал настойчиво предлагать энуклеацию глаза…

Лето 1936 года Островский провел в Сочи. Он жил теперь в новом доме, построенном для него правительством. Здесь его посетил известный французский писатель, лауреат Нобелевской премии Андре Жид. О своей поездке в СССР он написал книгу «Возвращение из СССР», которая содержала резкую критику советского строя. Но Николаю Островскому в книге отведена была отдельная глава, проникнутая искренней любовью и преклонением перед его мужеством. «Если бы мы были не в СССР, я бы сказал: «Это святой». Вот наглядное доказательство того, что святых рождает не только религия», — написал французский писатель о Н.А. Островском.

На лето 1936 года приходится завершение первого тома романа «Рожденные бурей». По просьбе Н.А. Островского новую книгу обсуждали на выездном заседании президиума Союза советских писателей в Москве. Заседание проходило 15 ноября 1936 года на его московской квартире. Первое слово предоставили Николаю Алексеевичу. Он призвал критиковать его без скидок «на особенности его положения». Общее мнение участвовавших в обсуждении свелось к тому, что писатель одержал новую победу. Но ему указали и на ряд недостатков, и Н.А. Островский дал слово в течение месяца доработать роман с учетом высказанных замечаний.

По возвращении из Сочи почечные колики следовали одна за другой…Морфий, кислород, сода, сердечные средства — у писателя развилась почечная недостаточность.

22 декабря 1936 года, в 19 часов 50 минут сердце Николая Алексеевича Островского остановилось. Он был похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.
Среди тех, кто откликнулся на смерть Н.А. Островского, был французский писатель, лауреат Нобелевской премии Ромен Роллан. Еще летом 1936 года он прислал Н.А. Островскому письмо, где благодарил его за поздравление с юбилеем. В письме этом он писал: «Я восхищаюсь Вами с любовью и восторгом. Если в Вашей жизни и были мрачные дни, сама она явится источником света для многих тысяч людей… Вы останетесь для мира благотворным, возвышающим примером победы духа над предательством индивидуальной судьбы».

Слова эти оказались пророческими. На протяжении более чем 70 лет в нашей стране книга «Как закалялась сталь» была больше, чем просто литературное произведение. Она стала символом той эпохи, которая до сих пор жутким эхом отзывается во многих сердцах.

Литература была для Островского оружием в борьбе с «классовым врагом»; он взялся за это оружие потому, что все иные средства служения коммунистической партии из-за болезни оказались для него недоступными. А никакого другого содержания жизни, кроме этого служения, он признавать не хотел.

Посмертный эпикриз (выдержка из статьи Н.Ларинского, 2001-2011 гг):

Не боясь ошибиться, предположу, что Н.А.Островский страдал ризомелической формой анкилозирующего спондилоартрита, описанной Пьером Мари (1853-1940), который писал: «…позвоночник выглядит прямым, как палка, отмечается анкилоз плечевых и тазобедренных, т.н. корневых, суставов». «Rhiso» – «корень», отсюда и название болезни. Болезнь Островского имела существенные отличия – началась с коленных суставов, причем их поражение протекало по типу хронического гидроартроза, как говорили тогда (с выпотом слабовопалительного характера). Потом он сменился капсулосиновиальной оссификацией. Немудрено, что харьковские врачи, никогда подобного не видевшие, терялись в догадках. Тогда считали, да и оно так и есть, что всякий острый инфекционный процесс, где бы он ни протекал, может отразиться на суставах, а Островский перенес три тифа и дизентерию! Вторая, вытекающая из первой, ошибка врачей – лечение. В.А.Оппель писал, что с ортопедического лечения ни в коем случае нельзя начинать у таких больных. «Из рук ортопеда такой больной выходит совершенно анкилозированным» ,- писал он. Так оно и вышло: гипсовые повязки, лежачее положение, бессмысленная операция, снова гипс, пытка йодоформом – все было некстати. Спустя десять лет Островский превратился, говоря словами В.А.Оппеля, в « такого застывшего человека, у которого застыли крупные суставы, такого больного вы можете держать на ладони, если вы выдержите его тяжесть, он будет лежать у вас на ладони, весь застывший, как изваяние… конечности будут находиться в разных положениях, в зависимости от того, в каком положении они были залиты лавой болезни…» . Симптоматичным было и поражение органа зрения у Островского в виде рецидивирующего иридоциклита, поразившего сначала слабое место – правый глаз, а затем и левый, и неоднократно обострявшегося. Поздние боли в глазах были вызваны вторичной глаукомой. Поражение сердца, верхушечный фиброз легких, почечнокаменная болезнь, а у таких больных развивается и амилоидоз с исходом в почечную недостаточность, частые пневмонии при сниженном объеме экскурсий грудной клетки вполне укладываются в клинику страдания. Кстати говоря, именно почечной недостаточностью можно объяснить загадочную для врачей анемию (Hb — 30 ед. Сали), развившуюся у Островского в 1935 году.

Можно считать большевистской пропагандой биографию Островского, но сейчас, при наличии иммунодепрессантов, кортикостероидов и НПВС как поведет себя подобный больной: запьет, повесится, уйдет в монастырь, будет всем плакаться? Островский не сделал ничего из этого, он страдальчески, но мужественно жил, тем более в нашей, вечно юной, но прекрасной стране, которая никогда не была раем для людей с физическими дефектами. Это уже само по себе заслуживает величайшего уважения.