Николай лесковзахудалый род.

Спектакли Сергея Женовача ужасно длинные. В девять вечера, когда у нормальных людей артисты на поклоны выходят, Женовач только к антракту добирается. На его спектакле поначалу чертыхаешься и время подгоняешь, но потом так втягиваешься, что в конце четвертого часа, когда Женовач почти добирается до развязки, уже жалеешь, что все вот-вот закончится.

Еще, когда смотришь спектакли Женовача, кажется, что это плевое дело, ты и сам бы мог такие спектакли ставить. Ни тебе в них выдумки, ни сложной игры мысли, ни аттракционов -в общем, ничего экстраординарного. Хотя таких стройных и ясных спектаклей пойди поищи - эта простота уже сама по себе вещь экстраординарная.

Потом в его спектаклях не бывает злодеев. Все у него более или менее прекрасные люди. Не без изъянов, не без странностей, но все же прекрасные. Если девушки - то подвижницы, пусть не красавицы, зато чистые сердцем. Если мальчики - то простодушные улыбчивые чудаки, почти юродивые. Писать или рассказывать про них очень сложно: то и дело сам в юродство скатываешься и ловишь себя на сюсюкании. Кто помнит его безразмерного «Идиота» в Театре на Малой Бронной, тот поймет. Исключения случаются, когда Женовач ставит спектакли с чужими актерами - в Художественном театре или в Малом. Но с прошлого года у Женовача снова появилась своя труппа - из числа выпускников его мастерской в РАТИ. Он и назвал-то свой новый театр по-идиотски просто: СТИ, то есть «Студия театрального искусства». У них в репертуаре четыре спектакля, по числу дипломных работ. В труппе - несовременные юноши, первым спектаклем которых были «Мальчики» по Достоевскому, и девушки с кудряшками а-ля Наташа Ростова (в кудряшках здесь почти все, включая пресс-секретаря). Нынешняя работа - первая, сделанная студентами в статусе актеров-профессионалов. Первую свою премьеру в сезоне они играют в то время, когда нормальные театры закрываются на лето.

Играют инсценировку романа Николая Лескова «Захудалый род» - сагу в двух частях и в четыре часа длиною, простую что по конструкции, что по замыслу. Само собой, она о прекрасных чудаках, которые, по мысли Женовача, есть соль земли.

За четыре часа Женовач не дает своим молодым актерам ни присесть, ни передохнуть: постоянный партнер Женовача, сценограф Александр Боровский, построил конструкцию с окнами, похожую на большую рамку для фотографий, даже не рамку, а иконостас, каких сейчас уже не делают. Встает в окне актер Андрей Шибаршин в кивере и эполетах, взмахивает саблей и замирает с блаженной улыбкой на устах; Дамир Исмагилов (другой постоянный партнер Женовача) как-то ловко подсвечивает его - вот и фотография Льва Львовича Протозанова. Актриса Анна Рудь, девушка с большим чистым лбом, стоит внизу в платье по моде середины девятнадцатого века и смотрит на него с любовью и печалью - это внучка Льва Львовича Вера Дмитриевна, от лица которой ведется повествование. Вера Дмитриевна рассказывает историю рода Протозановых, останавливаясь на княгине-бабушке (Мария Шашлова), гордой и доброй женщине строгих нравов и принципов. Сама княгиня живет в деревне, а дочь (Татьяна Волкова) отправляет в столичный пансион. Первая глава инсценировки называется «Старая княгиня и ее двор», и это длинная-предлинная экспозиция спектакля, введение в курс дела, художественная читка плюс минимум театра. Вторая озаглавлена «Старое старится - молодое растет», и в этой части театр - то есть действие, которым движет самая настоящая интрига, - и начинается. Против княгини Варвары Никаноровны интригуют ее собственная выросшая дочь и сосед, граф Функендорф (Григорий Служитель). Наша княгиня оскорблена, обижена, она ищет учителя сыновьям, чтоб хотя бы они выросли хорошими людьми. И находит Червева (Сергей Аброскин), святого педагога-бессребреника.

Кульминацией служит короткий разговор княгини с Червевым, и кто бы мог подумать, что диспут о власти мнимой и истинной может так цеплять за живое. Вы не поверите, но когда княгиня быстро-быстро говорит с Червевым о государстве и Божьем Царстве, ползала хлюпает носом. Потому что эта маленькая пигалица-актриса, так гордо державшая осанку весь спектакль, будто на самом деле старится и скукоживается на глазах. Что с ней в этот момент происходит - она и сама говорит: мол, чувствует себя упраздненной и уничтоженной. Но почти незаметно она эти вещи еще и играет - все в спектаклях Женовача происходит почти незаметно. Почти незаметно проходят четыре часа. Почти незаметно радиотеатр превращается в театр настоящий. Почти незаметно возникает музыка Григория Гоберника: не иллюстрация, не подсказка, что именно следует переживать в этот момент, - считай, действие ее и порождает.

Можно было бы порассуждать о том, что сам Женовач и его студенты с их театром, простым и ясным как белый день, - это и есть «захудалый род», уходящая театральная натура, которой так жалко, так жалко. Так оно и есть, только звучит это ужасно глупо: театр только родился, а его уже хоронить?

Николай Лесков

Захудалый род

Семейная хроника князей Протозановых

(Из записок княжны В. Д. П.)

«Род проходит и род приходит, земля же вовек пребывает».

Екклез. 1, 4.

Старая княгиня и ее двор

Глава первая

Род наш один из самых древних родов на Руси: все Протозановы по прямой линии происходят от первых владетельных князей, и под родовым гербом нашим значится, что он нам не милостью дарован, а принадлежит «не по грамоте». В исторических рассказах о старой Руси встречается немало имен наших предков, и некоторые из них воспоминаются с большим одобрением. До Ивана Даниловича Калиты они имели свой удел, а потом, потеряв его, при Иване Третьем являются в числе почетных людей Московского княжества и остаются на видном положении до половины царствования Грозного. Затем над одним из них разразилась политическая невзгода, и, по обычаям того времени, за одного явились в ответ все: одни из Протозановых казнены, другие – биты и разосланы в разные места. С этой поры род князей Протозановых надолго исчезает со сцены, и только раз или два, и то вскользь, при Алексее Михайловиче упоминается в числе «захудалых», но в правление царевны Софии один из этого рода «захудалых князей», князь Леонтий Протозанов, опять пробился на вид и, получив в управление один из украйных городов, сделался «князем кормленым». Покормился он, впрочем, так неосторожно, что Петр Великий, доведавшись о способе его кормления, отрубил ему голову, а животы велел «поверстать на государя». При этом, однако, гнев государя не был перенесен с отца на детей, а напротив, старший сын казненного, Яков Леонтьевич, был взят для обучения его всем тогдашним наукам. Яков Львович (с этих пор имя Леонтий в роде Протозановых уступает место имени Лев) учился в России, потом за границею и по возвращении оттуда был проэкзаменован самим царем, который остался им очень доволен и оставил его при своей особе. Яков Львович оказался столь удобным для исполнения различных предначертаний Петровых, что государь отметил его своим особенным вниманием и повел его от чести к почести, не забывая при этом поправлять и его родовую «захудалость». Петр, однако, не сделал нашего прадеда богачом, а именно только вывел его из «захудалости». Сам же князь Яков Львович не умел вознаграждать себя: он, как говорили в то время, «заразился глупостью Лефорта», то есть пренебрегал способами к самовознаграждению, а потому и не разбогател. Такова была его жизнь до самого воцарения Анны Ивановны, когда Яков Львович попался на глаза Бирону, не понравился ему и вслед за тем быстро очутился в ссылке за Оренбургом.

В ссылке князь Яков Львович, по отеческому завету, обратился к смирению : он даже никогда не жаловался на «Немца», а весь погрузился в чтение религиозных книг, с которыми не успел познакомиться в юности; вел жизнь созерцательную и строгую и прослыл мудрецом и праведником.

Князь Яков Львович в моих глазах прелестное лицо, открывающее собою ряд чистых и глубоко для меня симпатичных людей в нашем роде. Вся жизнь его светла, как кристалл, и поучительна, как сказание, а смерть его исполнена какой-то прелестной, умиряющей таинственности. Он умер без всяких мучений на светлый день Христова Воскресенья, после обедни, за которою сам читал Апостол. Возвратясь домой, он разговелся со всеми ссыльными и не ссыльными, которые пришли его поздравить, и потом сел читать положенное в этот день всепрощающее поучение Иоанна Богослова и, при окончании чтения, на последнем слове нагнулся к книге и уснул . Кончину его никак нельзя назвать смертью: это именно было успение, за которым пошел вечный сон праведника.

В тот же день к вечеру на имя ссыльного был доставлен пакет, возвещавший ему прощение и возвращение, дарованные волей воцарившейся императрицы Елисаветы: но все это уже опоздало. Князь Яков был разрешен небесною властью ото всех уз, которыми вязала его власть земная.

Прабабушка наша, Пелагея Николаевна, схоронив мужа, вернулась в Россию с одним пятнадцатилетним сыном, а моим прадедом, князем Левушкой.

Князь Левушка родился в ссылке и там же получил весь грунт своего начального воспитания непосредственно от своего отца, от которого в замечательной степени наследовал его превосходные качества. Вступив на службу в царствование Екатерины Второй, он не сделал себе блестящей карьеры, какую ему поначалу пророчили. Бабушка моя, княгиня Варвара Никаноровна, говорила о нем, что «он, по тогдашнему времени, был не к масти козырь, презирал искательства и слишком любил добродетель». Лет в тридцать с небольшим князь Лев Яковлевич вышел в отставку, женился и навсегда засел в деревне над Окой и жил тихою помещичьею жизнью, занимаясь в стороне от света чтением, опытами над электричеством и записками, которые писал неустанно.

Старания этого «чудака» совсем устранить себя от двора и уйти как можно далее от света, с которым он не сошелся, увенчались для него полным успехом: о нем все позабыли, но в семье нашей он высоко чтим и предания о нем живы о сю пору.

Я с раннего моего детства имела о князе Льве Яковлевиче какое-то величественное, хотя чрезвычайно краткое представление. Бабушка моя, княгиня Варвара Никаноровна, от которой я впервые услыхала его имя, вспоминала своего свекра не иначе как с улыбкою совершеннейшего счастья, но никогда не говорила о нем много, это точно считалось святыней, которой нельзя раскрывать до обнажения.

В доме было так принято, что если как-нибудь в разговоре кто-нибудь случайно упоминал имя князя Льва Яковлевича, то все сию же минуту принимали самый серьезный вид и считали необходимым умолкнуть. Точно старались дать время пронестись звуку священного семейного имени, не сливая его ни с каким звуком иного житейского слова.

И вот тогда-то, в эти паузы, бабушка Варвара Никаноровна обыкновенно, бывало, всех обводила глазами, как бы благодаря взглядом за уважение к свекру и говорила:

– Да, чистый был человек, совершенно чистый! Он в случае не был и фавору не имел – его даже недолюбливали, но… его уважали.

И это всегда произносилось старою княгиней одинаково, с повторением, при котором она употребляла для усиления выразительности один и тот же жест.

– Он фавору не имел, – повторяла она, помахивая пред собою вытянутым указательным пальцем правой руки. – Нет, не имел; но… – Тут она круто оборачивала свой палец вниз и со строгим выражением в лице оканчивала, – но его уважали, и за то не терпели.

За этим опять шла минута молчания, после которой бабушка, понюхав щепотку табаку из жалованной Мариею Феодоровной золотой табакерки, или заговаривала о чем-нибудь вседневном, или несколько пониженным тоном добавляла о свекре своем следующее:

– Он, покойник, ни с кем не ссорился… Нет, приятных императрице людей он не критиковал и грубости никому не оказывал, но ни с графом Валерианом, ни с князем Платоном домами знаком не был… Когда нужно было, когда так выходило, что они на куртагах встречались, он им кланялся… Понимаете… Как должно по этикету… для courtoisie поклонится и отойдет; но руки не подавал и в дом не ездил. К разным бедным людям ездил и их у себя принимал, а к тем не ездил; это для них, может быть, ничего и не значило, а только он не ездил и так и в отставку вышел и в деревню удалился; так и умер, а всегда говорил: «для того, чтобы другие тебя уважали, прежде сам в себе человека уважай», и он в себе человека уважал, как немногие уважают.

Это говорилось уже давно: последний раз, что я слышала от бабушки эту тираду, было в сорок восьмом году, с небольшим за год до ее смерти, и я должна сказать, что, слушая тогда ее укоризненное замечание о том, что «так немногие в себе человека уважают», я, при всем моем тогдашнем младенчестве, понимала, что вижу пред собою одну из тех, которая умела себя уважать.

О ней теперь я и постараюсь записать, что сохранила моя память.

Глава вторая

Бабушка Варвара Никаноровна происходила из самого незнатного рода: она была «мелкая дворянка», по фамилии Честунова. Бабушка отнюдь не скрывала своего скромного происхождения, напротив, даже любила говорить, что она у своего отца с матерью в детстве индюшек стерегла, но при этом всегда объясняла, что «скромный род ее был хоть тихенький, но честный и фамилия Честуновы им не даром досталась, а приросла от народного прозвания».

Отец княгини Варвары Никаноровиы был очень бедный помещик, убогие поля которого примыкали к межам князя Льва Яковлевича. Мать бабушкина была очень добрая женщина и большая хозяйка, прославившаяся необыкновенным уменьем делать яблочные зефирки, до которых жена князя Льва Яковлевича была страстная охотница. На этом княгиня и бедная дворянка заинтересовались друг другом и, встретясь в церкви, познакомились, а потом, благодаря деревенской скуке, скоро сошлись и, наконец, нежно подружились.

О способности помнить не нужно проявлять заботу – требуемое человеку останется в памяти, всё прочее выветрится. Как бы не хотел Лесков сохранить результаты литературной деятельности, часть из них заслужено осталась вне читательского интереса. “Захудалый род” не нравился издателям, и мало кем полностью усваивался, что Николай не желал принимать, позже восстановив объём написанного произведения полностью. Тем не менее, “Семейная хроника князей Протазановых. Из записок княжны В. Д. П.” ныне доступна каждому желающему с ней ознакомиться.

Случилось то давно, вероятно ещё при Екатерине, наводнившей страну дворянами новой волны. Приближенными к знати оказались люди без прошлого, взращенные мгновением и поставленные над к тому не успевшими подготовиться членами высшего общества Империи. Род Протазановых начал терять прежние позиции, пока окончательно не сошёл на нет. Чины и звания утратили присущие им значения, поскольку любой мог объявить себя графом и принимать полагающийся ему поэтому почёт и уважение.

Сам род Протазановых неизменно аморфен. Лескову показалось интереснее наполнить действие людьми из народа. Содержание произведения преображается, стоит Николаю припомнить детали жизни бывшего солдата Грайвороны, всюду считавшегося чужим: на Украине – он москаль, в России – хохол. Не щадила его и судьба, обезобразив лицо отметинами участия в боевых действиях. Теперь он имеет жалованье в три рубля и каждый день ему позволено выпивать по три стакана водки. Приняв образ юродивого, он станет шокировать каждым поступком, способный спокойно отрезать себе палец, если он оказался случайно повреждён.

Это основное, о чём следует говорить, берясь за знакомство с “Захудалым родом”. Дополнительно извлекать сведения из сюжета не требуется, итак Лесковым сказано лишнее, никак не способствуя возможности сделать дополнительные выводы, либо вынести определённое суждение. Если Николай задумывал найти ответвление от сюжета, развив его на уже созданном материале, понять семейную хронику было бы проще. Но от начала до конца произведения не появилось критически важной сюжетной линии. Не вышла и история про захудалый род.

Некая княжна пишет воспоминания. Кажущееся ей нужным – таковым не является. К этому не следует относиться с определёнными ожиданиями. Выбранная форма построения диалога с читателем заранее объясняет, насколько бесполезно стремиться найти в подобном тексте назидательный момент. На страницах только рассказ заинтересованного человека, рассказавшего о том, к чему у него лежала душа.

Княжне больно говорить о роде Протазановых. Случившееся нельзя исправить. Слава прошлого померкла. Перестали иметь значение мысли и поступки, уступив место всему остальными, к чему следует относиться с чувством неоднозначности. Сей подход к былому может не понравиться читателю, собравшемуся ознакомиться с беллетристикой, не уступающей по многоплановости “Очарованному страннику”. Придётся пересмотреть отношение к творчеству Лескова, способного отвлекаться и концентрировать внимание на отличающихся друг от друга произведениях.

Требовалось следить за происходившими в Империи изменениями. Писатели-современники не уставали говорить о проблеме мельчающего дворянства, ставшей окончательно очевидной после отмены крепостного права. Протазановы могли не перенести этот удар, но то стало последней точкой в их существовании, тогда как к тому всё шло на протяжении последних ста лет. Для Лескова это было излишне очевидным, чтобы ещё раз сказать и без того понятное наблюдение. Не было нужды заканчивать произведение, чего от Николая и не ждали. Кому необходимо объяснение, пусть таковым сочтут усталость читателя от обсуждения теряющих актуальность тем. Россия продвигалась по пути реформ, и не захудалым родам иметь вес в таком государстве.

Дополнительные метки: лесков захудалый род критика, анализ, отзывы, рецензия, книга, Nikolai Leskov A Decayed Family analysis, review, book, content

Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
Ozon

Это тоже может вас заинтересовать:
–

Николай Лесков отнесен к «писателям второго ряда». То есть - в школах мельком упоминают фамилию, даже в гуманитарных вузах проходят наскоро буквально пару «основных произведения»…
Так что остается, коли найдутся желание и время, самостоятельно читать писателя… да где его взять - ничем и никем не занятое время?
«Захудалый род» как бы и не относится к «основным» писательским книгам, тем, что всенепременно прочесть нужно, дабы худо-бедно в ряду интеллигентов оставаться. Произведение это очень милое, но… несовременное какое-то.
Потому что актуализировать его для себя, перенести эту историю в современную колею практически невозможно… Это - из «раньшего времени», и говорится о нем прекрасным литературным языком, на котором говорили и думали образованные люди лет 150 назад.

История рода князей Протозановых, семейная хроника, собираемая по крохам их потомком, густо насыщена событиями, но это всё больше события мелкие, как бисер, нанизываемый на нитку дней и лет. На нитке этой попадаются и бусины событий: погиб на войне Лев Протозанов… вышла из учения его дочь Вера… сватается к ней граф Функендорф, сватавшийся, кстати, ранее к матери… Но и эти бусины не крупные, мало меняющие нижущийся узор… так - чуть-чуть, в пределах истории одной семьи, без какого-то изменения в истории Государства Российского, а уж тем более - мира.

Впрочем, если такие мелкие бисерные нитки рвутся и рассыпаются в контексте не только одной этой скромно-незаметной семьи, почему-то в размерах страны и мира блекнут и пропадают такие понятия, как верность, честность, трудолюбие, чадолюбие, ответственность, щедрость…
Желание отдарить даже за малое доброе дело, благодарить искренне - где это всё сейчас? Нынче - мизинец протяни, так руку твою по плечо отхватят, да еще и насмехаться будут… Нет, во все времена - и в те, «раньшие», и сейчас - завсегда мерзавцев было больше, чем добрых людей (и не важно, к какому «слою» эти люди относились: и «графья» мерзавничали, и простолюдины являли чистые сердца). Но всё-таки - ах, какое же счастье, что есть рядом кто-то, кто и пожурит, и накажет (по справедливости), но спасет и сохранит.

Огрехи - это не так сделано, и то зря пропало; вовремя не промолчали или нужное слово не сказали - они у всех бывают. Люди - они не Ангелы, им свойственно ошибаться в делах и словах…
Но всё-таки главное, что честные люди - они и живут честно, ошибки стремясь исправить, а за грехи - стыд великий в себе нося…

И - ах, как резанула меня по сердцу предфинальная беседа Варвары Протозановой и Мефодия Червева (так и не ставшего учителем ее сыновей). Правильные слова он говорит ей. Только неправильно это - своею правотой с такими усилиями выстроенный мир рушить. Тем более, что мир этот пусть несовершенен, но всё же больше направлен на внешние добрые дела, чем на собственное самоудовлетворение. (Варвара Никаноровна - она не графиня Хотетова, у которой мужики бедствуют до нищеты, пока она по монастырям злато-серебро горстями рассыпает).

Теперь про вчерашний конкретный спектакль в СТИ.
«Захудалый род» - это пятый спектакль, который я посмотрела здесь (и первые два видела еще в студенческие времена ребят).
Когда-то определила свой любимый Эрмитаж, как театр во многом ЛИТЕРАТУРНЫЙ, в котором репертуар выстроен на основе хороших книг, а спектакли даже иной раз длинноты имеют - но исключительно от того, что ради зрелищности важное слово нельзя выкинуть, его надо до зрителя всенепременно донести… даже если, вроде бы, сразу не запомнил - потом вспомнит.

Так же и с СТИ. Литература за основу тут берется отличная, и тоже не режется-кромсается; если и есть неизбежные сокращения - то ГЛАВНОЕ СЛОВО в спектакле все равно останется, будет сказано и услышано.

Зал у театра сравнительно небольшой, и помещение нестандартное, в коем много фотографий из спектаклей (с репетиций! ах, как это интересно!) и «семейных портретов» - Достоевский, Гоголь, Лесков, Шолом-Алейхем, Диккенс, Веничка Ерофеев…
Кофе вкусно пахнет, и - большие зеленые яблоки в вазах лежат: возьми, съешь, подготовь себя к началу спектакля. Программки, кстати, бесплатно раздают.

Декорации придуманы Александром Боровским, сыном великого сценографа Давида Львовича. В спектакле - словно рамки для семейных портретов: то замрут, зафиксируются в них персонажи, то вновь двинутся.
Музыка. Прислушалась к как бы небольшой увертюре перед вторым действием: и звук далекой трубы в ней прозвучал, и нотки испанского фламенко, и мазурка, и российский напев…

Актеры. Хороши буквально все - ну, буквально: никто с провисами не играет, ансамбль актерский просто удивительный (ну, это у «женовачей» уже и в студенческие времена было).

Но, как в любом театре, есть артисты, которые, не выпадая из общей картинки, все же выше остальных выглядят.
Алексей Вертков. Его Дормидонт (Дон Кихот) Рогожин - это просто одноглазое чудо какое-то. Все сцены с его участием - просто ах, остановись мгновенье, ты прекрасно! Именно что российский Дон Кихот, что дерется и за правое дело, не жалея ни глаза, ни шеи… Потому что если не драться, да за правое дело не стоять, да не двигаться постоянно куда-то вперед, вперед, вперед… жить-то как? Ведь скучно же, не по-дормидонтовски.
(И уже не столько к герою, сколько к артисту: а голос какой невероятный! Боже ж мой, какой голос!!!)

Кстати, спектакль идет без малого 4 часа. При этом не ждите от действия постоянных эмоциональных ударов - оно течет тихо и спокойно. Но глаз - не оторвать. И на глазах -слезы…