Гомер одиссея читать перевод гнедича. Илиада Гомера, переведенная Н

М.Л. Гаспаров так определил значение перевода "Илиады" Вересаева: "Для человека, обладающего вкусом, не может быть сомнения, что перевод Гнедича неизмеримо больше дает понять и почувствовать Гомера, чем более поздние переводы Минского и Вересаева. Но перевод Гнедича труден, он не сгибается до читателя, а требует, чтобы читатель подтягивался до него; а это не всякому читателю по вкусу. Каждый, кто преподавал античную литературу на первом курсе филологических факультетов, знает, что студентам всегда рекомендуют читать "Илиаду" по Гнедичу, а студенты тем не менее в большинстве читают ее по Вересаеву. В этом и сказывается разница переводов русского Гомера: Минский переводил для неискушенного читателя надсоновской эпохи, Вересаев – для неискушенного читателя современной эпохи, а Гнедич – для искушенного читателя пушкинской эпохи".

Предисловие переводчика

У нас есть два полных перевода "Илиады", читаемых и сейчас. Один старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) – Гнедича, другой более новый (конца прошлого – начала нашего века) – Минского.

Перевод Гнедича – один из лучших в мировой литературе переводов "Илиады". Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.

Главный недостаток – архаический язык перевода. Например:

Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,
Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся
Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет
С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву…

Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук", вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как "скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.

Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе "высокого слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" – "пес", вместо "губы" – "уста", вместо "лоб" – "чело" и т. п. Он совершенно не считает возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: "пьяница, образина собачья!" Гнедич переводит: "винопийца, человек псообразный!" Елена покаянно называет себя перед Гектором "сукой", "бесстыдной собакой". Гнедич стыдливо переводит: "меня, недостойную".

Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая лирика, там Минский вял и прозаичен.

Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного произведения, то первая его забота и главнейшая тревога – как бы не оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков. Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, – целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод, сам сознавая, что он и хуже, и дальше от подлинника. Все достижения прежних переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.

Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная все оправдывающая и все покрывающая цель – максимально точный и максимально художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?

Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль, точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.

Игнорировать при переводе "Илиады" достижения Гнедича – это значит заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.

В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. "Илиада", например, кончается у Гнедича таким стихом:

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:

Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.

Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:

Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,
Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;
Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом
Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились
Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.

Новый перевод:

Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,
Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.
Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,
Грозно и сам закричав в это время – в груди у ахейцев
Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.

Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, – в таком, например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого Гектора.

Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!
Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Новый перевод:

Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,
Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!
Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:
Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!

Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано.

Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например: "Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!" Переводчики предпочитают; "Что за слова из уст у тебя излетели!" Предпочитают "гнева в груди не сдержавши" вместо гомеровского "не вместивши", "лишь тогда б ты насытила злобу" вместо "исцелила свою злобу".

Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то "дух", то "душа". Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. "Тимос" (дух) – совокупность всех духовных свойств человека, "психе" (душа) – это заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в царство Аида, грустное подобие человека, лишенное жизненной силы, настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу, способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII, 101).

Перевод Илиады, начатый Гнедичем в 1809 году и оконченный им двадцать лет спустя, был многими найден устаревшим при самом своем появлении. В том же 1829 году, когда вышло в свет первое издание этого перевода, Жуковский поместил в «Северных Цветах» несколько отрывков из Илиады, написанных более современным языком, а через пятнадцать лет, покончив с Одиссеей, он приступил к новому полному переводу Илиады, но успел перевести только первую песню и каталог судов из второй.

Такое быстрое обветшание перевода Гнедича объясняется тем, что в двадцать лет, употребленных им на окончание своего труда, русский язык пережил благотворный кризис и переродился. В начале этой эпохи еще существовали две литературные партии - защитников старого и нового слога. Вооруженные знанием, руководимые более инстинктом, нежели эстетическим вкусом, сторонники Шишкова и Карамзина ощупью пробирались среди лабиринта славянских и русских слов, отдавая предпочтение тем или другим. Но пришел Пушкин, на русскую литературную речь впервые упал луч вдохновения, - и долгий спор сам собою прекратился, все стало очевидным и несомненным. Все недостатки работы Гнедича объясняются тем, что он приступил к переводу Илиады до появления Пушкина.

Можно еще мириться с чисто славянскими выражениями, (вроде наглезы, воспящять, скимны, скрании, сулица, меск, плесницы, пруги), - и смотреть на них, как на иностранные слова, нуждающиеся в переводе. Гораздо более портят язык Гнедича слова и обороты полуславянские (власатые перси; туков воня; спнул фаланги; обетуя стотельчия жертвы; пышное швение; огонный треножник; вымышлятель хитростей умный; рыдательный плач; троянцы ужасно завопили сзади), произвольно составленные новообразования (празднобродные псы; человек псообразный; мески стадятся; вседушно вместо всею душою; хитрошвейный ремень; дерзосердый; душеснедная смерть; беспояснодоспешные воины; неистомное солнце; кистистый эгид), а в особенности обороты двусмысленные, выражающие теперь не то, что хотел сказать автор (напыщенные вместо надменные; влияя вместо вливая; изойти вместо настигнуть; нижнее чрево вместо нижняя часть чрева; превыспренний холм; пронзительная медь; твердь вместо твердыня; разрывчатый лук; пресмыкавшиеся гривы; разливать бразды по праху). На подобные выражения натыкаешься, как на ухабы, и, читая Гнедича, приходится делать над собою некоторое усилие, побеждать постоянное внутреннее сопротивление, не глядеть на известные точки, чтобы быть в состоянии наслаждаться тем прекрасным и возвышенным, что действительно заключается в его переводе. Благодаря произволу в употреблении слов, даже удачные и плавные стихи Гнедича не могут быть иногда приняты без поправок. Так, в знаменитом стихе: «будет некогда день, и погибнет священная Трая» слово «некогда» произвольно применено к событию будущего времени. Говорят: я видел вас некогда, но странно звучала бы фраза: я некогда увижу вас*. Равным образом, в стихе «речи из уст его вещих сладчайшия меда лилися» эпитет «вещих», которого кстати нет у Гомера, произвольно применен к Нестору, не бывшему ни жрецом, ни провидцем, а искусным собеседником и оратором в народных собраниях. Если принять во внимание, что Илиада у нас, как впрочем везде, читается чаще всего в юношеском возрасте, когда случайные недостатки произведения так легко могут заслонить его внутренние достоинства, то уже по одной этой причине следует признать новый перевод Илиады не роскошью в нашей литературе, а давно назревшей насущной потребностью.

Помимо произвола в образовании и употреблении слов, перевод Гнедича страдает еще произвольным стихосложением. Много спорили о том, что возможно ли греческие и латинские спондеи заменять русскими хореями, ввиду отсутствия в русском языке долгих гласных. Греческий долгий слог равняется по времени двум коротким, и поэтому два греческих гекзаметра, из которых один написан дактилями, а другой - дактилями и спондеями, ритмически равнозначны. Не то будет с подобными двумя русскими стихами, и если один из них считать гекзаметром, то другой должен быть назван как-нибудь иначе. Поэтому, держась строгих требований ритма, следует признать, что русские стихи, написанные одним определенным размером, в данном случае гекзаметром, должны состоять из одного и того же количества слогов. Защитники смешанного гекзаметра указывают на то, что такое строение придает ему разнообразие и выразительность. С этим можно было бы согласиться, если бы дактили и хореи употреблялись каждый раз в зависимости от значения стиха, а не случайно и произвольно, смотря по тому, какие слова легче укладываются в стих. Если обратиться к переводу Гнедича, то увидим, что чередование дактилей и хореев в большинстве случаев у него произвольное. Почему, например, в стихе:

И держа в руках, на жезле золотом, Аполлонов красный венец

Первые две стопы состоят из хореев, а не из дактилей? Неужели хореи лучше передают действие держания жезла? Или почему в стихах:

Грозный Эксадий, Кеней, Полифем, небожителям равный,

И рожденный Эгеем Тезей, бессмертным подобный

Для одного только героя Тезея понадобился хорей, а не дактиль? Очевидно, в подобных стихах, весьма многочисленных у Гнедича, чередование хореев и дактилей совершенно произвольное. Сверх того, такие смешанные гекзаметры представляют при чтении постоянные неожиданности, ибо, прочитав хорей, еще не знаешь, окончена ли стопа или еще нужно ждать одного слога без ударения. Часто же бывает, что при первом взгляде на стих этого решить нельзя, и нужно предварительно его измерить и разбить на стопы. Так, например, стих начинается словами: «сделаешь счастливой супругой» (XIX, 298). Казалось бы, что первая стопа дактилическая. Однако, расчленив весь стих на стопы, узнаем, что следует первое слово читать с двумя ударениями. Такие же неожиданности могут встречаться и в середине стиха, и все это крайне затрудняет чтение, особенно в первый раз.

Вот почему Жуковский, совершенствуя русский гекзаметр, употреблял смешанные стихи только в виде исключения. На 11983 простых гекзаметра насчитывается в Одиссее только 123 стиха с хореями.

Первоначально я стал переводить смешанным гекзаметром, но, убедившись после нескольких песен в произвольности такого размера, переделал написанное и стал держаться правильного гекзаметра, причем в первых песнях осталось несколько стихов с хореем в начальной стопе. В остальных песнях я употребляю хореи только в одном случае, именно после мужской цезуры в третьей стопе, так как необходимая остановка голоса в этом месте дает возможность соблюсти ритм и в русском гекзаметре, как в греческом. Но при полном гекзаметре порою оказывалось необходимым вводить лишнее слово в стих против оригинала. В подобных случаях я употреблял слова безразличные, обычные в Илиаде эпитеты, нигде не дополняя и не украшая Гомера, что так часто делал Жуковский.

Таковы стилистические и метрические недостатки стиха Гнедича, которые, по моему мнению, делали желательным новый перевод Илиады. Но перевод Гнедича, главным образом, устарел в смысле понимания самого духа Илиады. Плавность и связность гомеровской речи не везде сохранены у Гнедича, описания сделаны в приподнятом тоне, в разговоры иногда введена декламация или слащавость, строгая закругленность линий исчезла. «Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись», - у Гомера слово сладкий отсутствует. «Супруг умилился душевно, обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей» - у Гомера вместо «умилился душевно» сказано: «пожалел, глядя на нее, а слова „обнял“ совсем нет. Примеры же излишней торжественности можно найти у Гнедича на любой станице. У него гомеровские герои объясняются таким языком, как будто они самим себе казались древними и величавыми. Гнедич в предисловии к своему переводу говорит о простоте и силе Илиады, удивляется ее красотам, но ему кажется, что ошибаются те, кто поэмы Гомера принимает в понятии этого слова народном или школьном». Илиада кажется ему «превосходнейшей энциклопедией древности». Нам же, наоборот, энциклопедичность Илиады кажется следствием позднейших вставок и прибавлений, а сама Илиада представляется поэмой по преимуществу, совершеннейшим образцом красоты, не какой-либо особенной, древнегреческой, а красоты вообще, единственной, какая возможна на земле.

А. Н. Егунов, А. И. Зайцев.
Илиада в России

(Гомер. Илиада. - Л., 1990. - С. 417-427)

Упоминание имени Гомера древнерусский читатель мог найти уже в Житии славянского первоучителя Кирилла, про которого там сказано: "И научи же ся Омыру" , а в переведенном на древнерусский язык Слове Григория Назианзинского на погребение Василия Великого цитировался стих из "Илиады" (XI, 72), "Илиаду" (IX, 4-7) цитировал также Мефодий из Олимпа в сочинении "О свободе воли", а стихи "Илиады" VIII, 478-481 приводятся в переводе жития Патрикия Прусийского; в конце XVII в. идею о том, что в Тартаре мучатся эллинские боги, возьмет из гомеровской цитаты Жития Патрикия протопоп Аввакум. Имя царя Агамемнона фигурирует в "Повести временных лет", а в одной из редакций Житня Александра Невского он уподобляется "царю Алевхысу", т. е. Ахиллу.

В 1679 г. и библиотеке московского Печатного двора имелось два экземпляра печатного издания поэм Гомера. Имелись издания Гомера в конце XVII в. и в других московских книгохранилищах. Изображения Гомера как провозвестника христианства вместе с Еврипидом, Плутархом, Платоном имелись в Благовещенском и Успенском соборах Московского Кремля.

О Троянской войне древнерусский книгочей мог прочесть в переведенных уже в киевскую эпоху византийских всемирных хрониках начиная с Хронографии Иоанна Малалы (VI в.). В XVI в. на Руси появляются переводы написанной по-латыни "Троянской истории" Гвидо де Колумны, с которыми был, в частности, знаком Иван Грозный. В 1709 г. по приказу Петра Великого вновь переведенная "Троянская история" была напечатана по-русски. Наконец, в 1748 г. М. В. Ломоносов включает в свою "Риторику" цитаты из "Илиады", впервые переведенные на русский язык стихами.

Вот начало VIII песни "Илиады" в переводе Ломоносова:

Пустила по земле заря червленну ризу: Тогда, созвав богов, Зевес-громодержитель На высочайший верх холмистого Олимпа Отверз уста свои; они прилежно внемлют: Послушайте меня, все боги и богини, Когда вам объявлю, что в сердце я имею. Ни мужеск пол богов, ниже богинь пол женский Закон мой преступить отнюдь да не дерзает, Дабы скорее мне к концу привесть все дело. Когда увижу я из вас кого снисшедша Во брани помощь дать троянам либо грекам, Тот ранен на Олимп со срамом возвратится, Или, хватив его, повергну в мрачный тартар, Далече от небес в преглубочайшу пропасть, Где медяный помост и где врата железны.

Как известно, "Илиада", как и "Одиссея", написана гексаметром - стихотворным размером из шести стоп, где каждая стопа начинается с долгого слога и имеет еще либо один долгий, либо два кратких слога (последняя стопа всегда двухсложная), так что ритм стиха, как и во всех жанрах древнегреческой поэзии, создавался упорядоченным чередованием долгих и кратких слогов.

Звуковой строй русского языка диктует для русского стихосложения ритм, основанный на упорядоченном чередовании ударных и безударных слогов. Соответствующая система стихосложения, так называемая силлабо-тоническая, была создана В. К. Тредиаковским, тут же подхвачена и развита М. В. Ломоносовым и господствует в русской поэзии до сего дня. В рамках этой системы эквивалентом греческого гексаметра может быть только шестистопный размер с первым ударным слогом в каждой стопе и с одним или двумя безударными. Опыты использования такого размера Ломоносов дает в "Риторике".

Однако при переводе Гомера Ломоносов отказывается от гексаметра. В чем причина? Видимо, при выборе размера Ломоносов испытал влияние французской классической традиции. Дело в том, что поэтика французского классицизма закрепила за произведениями высокого жанра - эпосом и трагедией - двенадцатисложный силлабический рифмованный так называемый александрийский стих. Ломоносов переводит Гомера шестистопным ямбом, как правило, без рифмы с преобладанием женских окончании, т. е. стихом, который он, очевидно, рассматривал как частичный эквивалент александрийскому, хотя отсутствие рифмы было несомненным шагом, приближающим перевод к гомеровскому оригиналу.

В сущности, правильно распознав стилистическую окраску подлинника, Ломоносов, переведший отрывки из "Энеиды" Вергилия "высоким штилем", для Гомера использовал "средний штиль", в котором элементы просторечия сочетались со славянизмами.

Перевод довольно близок к гомеровскому тексту. Н. И. Гнедпч, знавший перевод Ломоносова, взял из него выражение "медяный помост", заменив, однако, ударение Ломоносова "медяный" на "медяный".

Вскоре была сделана и первая попытка перевести несколько стихов Гомера русским гексаметром. Создатель русской силлабо-тонической системы стихосложения В. К. Тредиаковский перевел гексаметрами написанный по мотивам "Одиссеи" Гомера роман французского писателя Фенелона "Приключения Телемаха". Этот вольный перевод - знаменитая "Тилемахида" Тредиаковского - вышел в свет в 1766 г. При внимательном изучении "Тилемахиды" в ней был обнаружен ряд вставок Тредиаковского - прямые переводы с древнегреческого и с латинского, и в том числе семь стихов из Гомера, переведенных гексаметрами, которыми написана вся "Тилемахида". Тредиаковский перевел гексаметрами с греческого и ряд цитат из Гомера, которые он встретил в переводившейся им с французского многотомной древней истории Роллена. Эти опыты Тредиаковского остались в свое время незамеченными и были обнаружены исследователями совсем недавно, а тяжеловесные гексаметры Тредиаковского в известной мере даже скомпрометировали этот размер, так что Гнедич писал в 1829 г. в предисловии к своей "Илиаде", что он решился "отвязать от позорного столпа стих Гомера и Вергилия, прикованный к нему Тредиаковским".

Первый полный русский перевод "Илиады" Гомера, сделанный прозой, и не с греческого, а с латинского языка, К. Кондратовичем около 1760 г., остался в рукописи. Прозаический перевод "Илиады" П. Екимова вышел в свет в 1776 и в 1778 гг. . Екимов переводил с древнегреческого языка, и в его переводе есть удачные выражения: некоторые из них были использованы Гнедичем. Так, в его переводе стих XIX, 423 - "доколе троян не насыщу кровавою бранью" - опирается на перевод Екимова. Екимов широко вводит для передачи характерных гомеровских сложных эпитетов русские сложные прилагательные, частично бывшие в употреблении, частично созданные им самим.

За перевод гомеровских поэм, и в первую очередь "Илиады", стихами первым берется в России опытный переводчик второй половины XVIII в. Ермил Костров. В 1778 г. вышли в свет 6 песней "Илиады" в его переводе. Впоследствии он перевел еще VII, VIII и часть IX песни, которые были, однако, опубликованы только в 1811 г., уже после его смерти.

Перевод Кострова, сделанный александрийским стихом, который должен был удовлетворить вкусам образованной публики того времени, явился непосредственным предшественником перевода Гнедича.

Обязательная для александрийского стиха рифма и чередование мужских и женских окончаний представляются шагом назад по сравнению с опытами Ломоносова. В александрийском стихе две рифмующиеся строки должны составлять смысловое п синтаксическое целое. В гексаметре таковым чаще всего является одна стихотворная строка, так что при передаче гексаметров александрийскими стихами невольно возникает тенденция к многословию, к появлению лишних, ненужных для передачи смысла слов, В итоге у Кострова все переведенные им песни "Илиады" содержат на 10-20% больше стихов, чем соответствующие песни оригинала. Костров широко использовал не свойственные.русскому языку конструкции "дательный самостоятельный" (например, "нисшедшу солнцу в понт" вместо "когда солнце зашло в море") и "винительный с неопределенным" (например, "судили быть они тебя троян защитой" вместо "они считали, что ты защита троян"). Множественное число среднего рода прилагательных Костров в духе древнегреческого и старославянского языков употребляет в значении единственного числа: например, "угодная" вместо "угодное" и т. п. Возможно, следуя за Екимовьм, Костров часто пользуется сложными эпитетами типа "многосоветный", "громодержавный" и т. п.

Перевод Кострова был благожелательно встречен критикой. Выдающийся исследователь русской литературы Н. С. Тихонравов в своей студенческой работе склонялся даже при сопоставлении переводов Гнедича и Кострова в пользу Кострова, в частности за его "энергию и страстность речи". Тем не менее неадекватность любого перевода Гомера, не делающего попытки приблизиться средствами русского языка к передаче греческого гексаметра, постепенно проникала в сознание русских литературных кругов.

В 1791 г, в "Путешествии из Петербурга в Москву" А. Н. Радищев мечтал о том, чтобы "Омир между нами не в ямбах явился, но в стихах, подобных его, ексаметрах", и выражал сожаление но поводу того, что Костров не воспользовался гексаметром.

Исполнить эту миссию, сделать "Илиаду" Гомера достоянием русского читателя и составной частью отечественной культуры было суждено Николаю Ивановичу Гнедичу. Родившийся 3 февраля 1784 г. в Полтаве в семье обедневшего казачьего сотника, Гнедич учился в полтавской семинарии, а затем в Харьковском коллегиуме, который он закончил в 1800 г. В 1800-1802 гг. Гнедич учился в Московском университете и еще на студенческой скамье начал свою литературную деятельность. Первые литературные опыты Гнедича, появившиеся в печати в 1802 г., - повесть "Мориц, или Жертва мщения" и выпущенный анонимно сборник "Плоды уединения" - созданы в духе преромантизма, написаны под сильным влиянием Шиллера и весьма слабы в художественном отношении. Но в том же 1802 г. выходит в свет перевод Гнедича трагедии Дюсиса "Абюфар". Дюсис был поклонником Гомера, стремился познакомить французов с творчеством Шекспира, и дух его трагедии далек от классицизма. Выбор трагедии "Абюфар" для перевода, несомненно, отражал собственные настроения Гнедича, качество перевода примечательно для первого опыта 18-летнего автора. В конце 1802 г. Гнедич переселяется в Петербург, а в следующем году выходит большой роман Гнедича "Дон-Коррадо Де Геррера, или Дух мщения и варварства Гишпанцев", еще более слабый, чем повесть "Мориц". Перевод трагедии Шиллера "Заговор Фиеско в Генуе" напротив имел заметный успех.

В последующие годы Гнедич пишет оригинальные стихотворения, переводит отрывки из "Потерянного рая" Мильтона и макферсоновского "Оссиана", причем "Оссиана" он переводит русским народным стихом. В 1808 г. выходит в свет сделанный Гнедичем для бенефиса актера Шумерина перевод "Короля Лира" Шекспира, выполненный в стиле, скорее подходящем для трагедий Шиллера, но Гнедич в это время уже был на подступах к главному труду своей жизни - переводу "Илиады".

В "Драматическом вестнике" (1808. Вып. 5. Прибавление) были напечатаны без имени автора под заголовком "Единоборство Гектора и Аякса" переводы отрывков из VII песни "Илиады", сделанные александрийским стихом, а в 1809 г. вышла в свет вся VII песнь "Илиады", переведенная Гнедичем. Как сообщает друг и покровитель Гнедича В. В. Капнист, это он побудил Гнедича взяться за перевод "Илиады", а когда вышла VII песнь с посвящением великой княгине Екатерине Павловне, помог выхлопотать для Гнедича, служившего за ничтожное жалованье писцом в Министерстве народного просвещения, ежегодное вспомоществование для спокойной работы над переводом "Илиады". Он же ввел Гнедича в круг престарелого Г. Р. Державина. Наконец, полученная Гнедичем в 1811 г. должность помощника библиотекаря в императорской Публичной библиотеке создала благоприятные для его работы внешние условия.

Гнедич начал перевод "Илиады", как он сам объяснял позднее, потому что он полагал, что Костров перевел только шесть песней, которые были напечатаны при его жизни, и рассматривал свой перевод как продолжение костровского. В 1812 г., уже после посмертной публикации перевода Кострова, выходит VII песнь в переводе Гнедича, сделанном уже под несомненным влиянием перевода Кострова. Гпедич характеризует в примечании сложившуюся ситуацию, говоря, что он "невольно введен в опасное... состязание". Но надо сказать, что своим переводом первых 15 стихов VIII песни Гнедич вступил в соревнование не только с Костровым, но и с Ломоносовым, который перевел эти стихи в своей "Риторике". Перевод Гнедича не был шагом вперед по сравнению с ломоносовским, сделанным 60 лет назад, и заметно уступал костровскому. Гнедич хуже Кострова владел александрийским стихом. Рифмы Гнедича не всегда точны. Гнедичу, как и Кострову, не удавалось достигнуть эквилинеарности перевода. Гнедич заимствует у Кострова некоторые его неудачные образования, как, например, "началовождь".

Примерно одновременно с первыми попытками перевода "Илиады" (предположительно в 1807 г.) Гнедич переводит три небольших "гомеровских гимна" - к Минерве (Афине), Диане (Артемиде), Венере (Афродите). Влияние Кострова заметно и здесь, перевод выполнен по-прежнему ямбами, но с попытками разнообразить метрический рисунок.

Решение отказаться при переводе "Илиады" от александрийского стиха, начать работу сначала, усовершенствовав созданный Тредиаковским русский гексаметр, далось Гнедичу нелегко. Правда, по свидетельству С. П. Жихарева, Гнедич еще в студенческие годы внимательно читал "Тилемахиду" Тредиаковского, чем вызывал насмешки товарищей, но воспринять механически слог и стиль Тредиаковского, спаянные воедино со стихотворным размером "Тилемахиды", Гнедич, естественно, не мог.

В 1813 г. в "Чтениях в Беседе любителей русского слова" появляется письмо графа С.С.Уварова Гнедичу с призывом переводить Гомера гексаметром и положительный ответ Гнедича, к которому были присоединены два отрывка из перевода гексаметром VI песни "Илиады" - ст. 1-118 и 386-516 (прощание Гектора с Андромахой).

Уже этот первый опыт Гнедича оказался несомненной удачей, и попытка В. В. Капниста противопоставить переводу Гнедича идею перевода Гомера русским былинным стихом была настолько неудачной, что, скорее всего, только подкрепила позицию Гнедича. Капнист напечатал в "Чтениях в Беседе любителей русского слова" за 1815 год в виде образца такой перевод стихов 1-11 VI песни:

Удалились светлы боги с поля страшных битв. Но то там, то там шумела буря бранная. Часто ратники стремили копья медные, Меж потоков Симоиса и у Ксанфских струй. Первый, отрасль Теламона, греков щит Аякс, Ободрил их, разорвав ряды фригийские, И низвергнувши фракийских сильных войск вождя, Акаманта, сына мощного Эвсорова, В шлем, у конского он гребня, поразил врага. Копье, шлем с челом пробивши, углубилось в кость, И тьма вечная покрыла очи витязя.

Несмотря на то что определенное внутреннее родство между героическим эпосом Гомера и русским былинным эпосом несомненно и Капнист, пожалуй, правильно ощутил его, неизбежно возникающие при чтении такого перевода ассоциации с русской фольклорной традицией делают перевод совершенно неадекватным. Уваров в том же выпуске "Чтений в Беседе..." убедительно показал несостоятельность попытки Капниста, охарактеризовал опыт Гнедича как "блистательный", а Гнедич тем временем продолжал свою работу, публикуя год за годом все новые переведенные им отрывки.

В ходе многолетней работы Гнедич совершенствовал свое знание древнегреческого языка. Используя научные комментированные издания Гомера, в особенности многотомный труд Хр. Г. Гейне, сопоставляя переводы Анны Дасье, Битобе, Фосса, Гнедич всякий раз пытался составить собственное мнение в многочисленных спорных вопросах понимания гомеровского текста; и подходя к переводу Гнедича, вооруженные более чем 150-летним опытом дальнейшего развития гомеровской филологии, мы находим лишь единичные случаи, когда понимание Гнедичем гомеровского текста представляется несомненно ошибочным.

От перевода IX песни до нас дошел черновик Гнедича - прозаический перевод с примечаниями, с выписками греческого текста, переводы некоторых слов на латинский язык, ссылки на древних авторов и на памятники древнего искусства.

Директор Публичной библиотеки А. Н. Оленин, под начальством которого служил Гнедич, оказал ему огромную помощь в переводе "Илиады". Оленин был по тем временам большим знатоком искусства древности, сам превосходно рисовал и безотказно наводил для Гнедича многочисленные справки относительно упоминавшихся у Гомера предметов вооружения, утвари, деталей устройства корабля. При посредничестве Оленина Гнедич получал многочисленные консультации филолога-классика греческого происхождения С. Н. Дестуниса и работавшего в Петербурге в Академии наук и в Университете выдающегося эллиниста Ф. Б. Грефе, Гнедич советовался с Олениным и по вопросам, касавшимся стилистически адекватной передачи гомеровского текста. По совету А. Н. Оленина Гнедич принял слова "поножи", "котва" (якорь), "запон" (кожаный передник), во при передаче бранного эпитета, который Ахилл бросает в лицо Агамемнону, вместо предложенного Олениным "песоокий" использует в своем переводе "псообразный", эпитет менее конкретный и менее точный.

Иногда Оленин предлагает Гнедичу подстрочный перевод нескольких стихов, как например: XVI, 314-316:

Прострясь, досягнул зад лыста, где тучнейшая Мышца человеческая бывает: от копейного острия Жилы раздрались, его же очи мрак покрыл.

Гнедич перевел их так:

Поразил в бедро, где нога человека Мышцей тучнейшей одета: копейное бурное жало Жилы рассекло, и тьма пораженному очи покрыла.

Русское общество проявляло живейший интерес к работе Гнедича. В начале 1821 г. Пушкин приветствует отказ Гнедича от перевода Гомера рифмованным стихом. В 1825 г. он характеризует перевод Гнедичем "Илиады" как подвиг. В 1821-1829 гг, откликается в своих стихах на переводы Гнедича Дельвиг, в 1823 г. - Рылеев. В 1825 г. отрывок из перевода "Илиады" появляется в последнем вышедшем в свет номере декабристского альманаха "Полярная звезда" рядом с "Цыганами" и "Братьями разбойниками" Пушкина. Параллельно труду над "Илиадой" достигает вершины оригинальное поэтическое творчество Гнедича: в 1821 г. он создает в духе античной буколической традиции идиллию "Рыбаки" на тему из современной русской жизни - лучшее из созданного им, если не считать перевод "Илиады". Гнедич переводит также новогреческие народные песни.

15 октября 1826 г. Гнедич счел перевод "Илиады" законченным и стал готовить его к печати. Болезнь Гнедича и бюрократические затруднения задержали выход книги в свет. Цензурное разрешение датировано 29 сентября 1828 г., а книга вышла уже в 1829 г.

Перейдя к переводу "Илиады" гексаметрами, Гнедич немедленно занял новую позицию и в вопросе о языке и стиле перевода. Гнедич воспринял стихотворный размер "Тилемахиды", проведя, однако, более последовательно, чем Тредиаковский, разделение стиха цезурой - словоразделом внутри третьей стопы. В то же время он не пошел за Тредиаковским в его увлечении славянизмами. Достаточно сравнить уже первый опубликованный им в 1813 г. гексаметрический отрывок с VIII песнью, переведенной александрийским стихом и опубликованной в 1812 г., чтобы убедиться в том, насколько резко ограничил Гнедич в новом переводе роль церковнославянских языковых элементов - лексических или синтаксических, как например оборот "дательный самостоятельный", об исчезновении которого сожалел Ломоносов. Но чем меньше было их в переводе, тем более они выделялись, контрастируя с окружением и выводя читателя из инерции восприятия текста . Постепенно Гнедич стал использовать для этой же цели и слова древнерусские и даже современные ему, но диалектные. В итоге был создай текст, вызывающий у русского читателя удивительное ощущение сочетания возвышенной старины с народной простотой. Гнедич заставил нас, насколько это вообще возможно, воспринимать язык и стиль своего перевода примерно так, как воспринимали язык и стиль Гомера греки классической и эллинистической эпохи, создав тем самым шедевр переводческого искусства.

Готовя полное издание, Гнедич возвращался и к уже опубликованным песням, внося с высоты накопленного опыта поправки, как правило существенно улучшавшие перевод. В тексте, опубликованном в 1813 г., в ст. VI, 52-53 вместо

Он повелеть уже мыслил единому в сонме клеврету Весть к кораблям его быстрым...

мы читаем теперь:

Храбрый уже помышлял поручить одному из клевретов Пленника весть к кораблям мореходным...

Первый вариант, очевидно, показался Гнедичу слишком тяжеловесным.

В издании 1829 г. учтен ряд замечаний, сделанных в адрес перевода отрывка из V песни в анонимной рецензии 1820 г. (Сын отечества. 1820. № 51. С. 229-237). единственной рецензии на предварительные публикации перевода Гнедича. В то же время Гнедич изменил, и пожалуй не в лучшую сторону, ст. V, 81-82:

В розмах ударил мечом и отсек могущую руку, Кровью дымясь, отвалилась рука,

стихи, горячо одобренные рецензентом.

Однако переводческие принципы Гнедича оставались прежними на протяжении 16 лет - с 1813 до 1829 г.: совершенствовалось лишь его мастерство.

Вполне сознательное отношение Гнедича к изоранному им стилю перевода наглядно подтверждается сделанным им в виде опыта в 1827 г. переводом 19 стихов из "Одиссеи)) (XI, 581-599). Перевод полностью свободен от славянизмов, производит даже впечатление выполненного совсем другим поэтом и показывает, что у Гнедича возникали в ходе работы различные идеи о принципах перевода Гомера.

Первая рецензия на перевод в целом, появившаяся в печати, принадлежит Надеждину (Московский вестник. 1830. № 4. С. 372-408) и начинается словами: "Слава Богу! Наконец мы дождались Илиады Гомера!". Восклицание это, по-видимому, отлично характеризует настроение, охватившее по этому случаю российские литературные круги. В напечатанной без имени автора короткой заметке в "Литературной газете" (1830. № 2. 6 янв. С. 14-15) Пушкин называет труд Гнедича "Русской Илиадой". Поддавшись на какой-то момент впечатлению от чем-то не удовлетворявших его аспектов перевода, Пушкин пишет между 1 и 10 октября 1830 г. эпиграмму:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод.

Однако вскоре Пушкин тщательно вымарал ее и 8 ноября 1830 г. написал, судя по черновым вариантам, тщательно выбирая каждое слово:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой.

В 1832 г., незадолго до смерти Гнедича, Пушкин обращается к нему с посланием, которое начинается словами, уподобляющими Гнедича ветхозаветному пророку Моисею:

С Гомером долго ты беседовал один, Тебя мы долго ожидали, И светел ты сошел с таинственных вершин И вынес нам свои скрижали.

В. Г. Белинский, вслед за Пушкиным, называя труд Гнедича "великим Подвигом", писал: "Наш Гнедич умел сохранить в своем переводе отражение красок и аромата подлинника" . Языковые новшества, внесенные Гнедичем в перевод "Илиады", в некоторых случаях вошли в язык русской поэзии. Сюда относятся, по всей вероятности, словосочетания "широкошумные дубравы" и "тяжелозвоное скаканье".

Гнедич скончался в 1833 г.

Второе издание "Илиады" Гнедича было сделано Лисенковым в 1839 г. с частичным учетом поправок, внесенных Гнедичем в экземпляр издания 1829 г. Поправки эти, очевидно, не всегда отражают последнюю авторскую волю Гнедича, некоторые из них представляют собой лишь пробы улучшения текста. Далеко не все, что было внесено в текст Лисенковым и затем перепечатывалось в последующих изданиях, заслуживает право войти в канонический текст, над установлением которого начал работу И. М. Тронский (Гомер. Илиада / Пер. Н. И, Гнедича; Ред. и коммент. И. М. Тронского при участии И. И. Толстого. Л., 1935), продолженную затем И. Н. Медведевой (Гнедич Н. И. Стихотворения / Подгот. текста И.Н.Медведевой. Л., 1956 (Биб-ка поэта. Больш. сер.).

Примечания

1. Омиром называли на Руси Гомера, следуя византийскому произношению. Еще Крылов в басне "Лев и комар" писал: "Из Ахиллеса вдруг становится Омиром", и даже Пушкин, нарочито архаизируя, мог назвать Гомера "божественным Омиром" Онегин", V, 36).

2. Вероятно, ему же принадлежит напечатанный в 1788 г. без имени переводчика прозаический перевод "Одиссеи".

3. Сходный эффект достигался аналогичными приемами в немецком переводе "Илиады" И. Фосса, который Гпедич высоко ценил.

4. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 5. С. 553-554.

Литература

Бонди С. М. Пушкин и русский гексаметр // С. М. Бонди. О Пушкине. М. 1978 С. 310-371.

Гаевский В. Сочинения Кострова // Современник. 1850. Т. 8, отд. 3. С. 27-50.

Георгиевский Г. П. А. И.Оленин и Н. И. Гнедич // Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. СПб., 1914. Т. 91, № 1.

Геппенер Н. В. К истории перевода повести о Трое Гвидо де Колумна // Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934.

Дерюгин А, А. Гомер в переводе Тредиаковского // Всесоюз. науч. конф. "Античные, византийские и местные традиции в странах восточного Черноморья": Май 1975 г. Тез. докл. Тбилиси, 1975. С. 80-83.

Дерюгин А. А. В. К. Тредиаковский-переводчик: Становление классицистического перевода в России. Саратов, 1985.

Егунов А. Н. Ломоносов - переводчик Гомера // Литературное творчество Ломоносова. М.; Л., 1962. С. 197-218.

Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков. М.; Л., 1964. С. 440.

Злобин В. Е.И. Костров: (К 150-летию со дня смерти) // Кировская новь. Киров, 1947. Кн. 2. С. 187-205.

Кукулевич А. "Илиада" в переводе Н. И. Гнедича // Учен. зап. Ленингр. ун-та. 1939. № 33. Сер. филол. наук. Вып. 2.

Лотман М. Гексаметр в поэтических системах новоевропейских языков (Предварительное сообщение. II) // Динамика поэтических систем. 1987. (Труды по метрике и поэтике. Учен. зап. Тартуск. ун-та. № 780). С. 40-75.

Медведева И. Н. Н.И. Гнедич // Н.И. Гнедич: Стихотворения. 2-е изд. Л., 1956. С. 5-55 (Биб-ка поэта).

Морозов П. Е.И. Костров, его жизнь и литературная деятельность // Воронежские филологические записки. 1876.

Овен О.Н. Неизвестные письма Н. И. Гнедича М. М. Муравьеву-Апостолу // Русская литература. 1978. № 2, С. 115-121.

Оленин А. Н. Переписка с разными лицами по поводу предпринятого Н. И. Гнедичем перевода Гомеровой Илиады // А. Н. Оленин. Археологические труды. СПб., 1872, Т. 1, вып. 1.

Поливанов Л. Русский александрийский стих // Гофолия: Трагедия в 5 действиях в стихах (1691) / Пер. с франц. размером подлинника. М., 1892.

Пономарев С. И. К изданию Илиады в переводе Гнедича // Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. СПб., 1886. Т. 38, № 7.

Ровда К. И. Гомер и борьба за реализм в русской литературе XIX века // Науков записки Кировоградск. пед. ин-та им. А. С. Пушкина. 1958. Т. 4. С. 99-121.

Тимофеев Л. В. Постигший простоту и красоту // Нева. 1984. № 2. С. 164-167.

Тиханов П. Н. Н.И. Гнедич: Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. СПб., 1884.

Тихонравов Н. С. Кирьяк Кондратович, переводчик прошлого столетия // Библиографические записки. 1858. Т. 1, № 8. С. 225-236.

Тихонравов Н. С. Обзор переводов Гомера на русский язык // Н. С, Тихонравов, Сочинения. М., 1898. Т. 3, ч. 2. С. 227-278.

Толстой И. И. Гнедич как переводчик Илиады // Гомер. Илиада / Пер. Н. И. Гнедича; Ред. и коммент. И. М. Тронского. Л., 1935. С. 101-107.

Burgi R. A history of the Russian hexameter. Connecticut, 1954.

Holzleid S. Die Nominalkomposition in der Iliasubersetzung von N. J. Gnedic. Munchen, I969. 93 s (Slavistische Beitrage. Bd 19).

Предисловие переводчика

К пониманию событий, о которых рассказывают "Илиада" и "Одиссея"

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Мор. Гнев

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Сон. Испытание. Беотия, или перечень кораблей

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Клятвы. Обозрение ахейского войска со стены. Единоборство Париса и

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Нарушение клятв. Агамемнонов обход

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Подвиги Диомеда

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Встреча Гектора с Андромахой

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Единоборство Гектора и Аякса. Погребение мертвых

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Прерванная битва

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

Посольство к Ахиллесу. Просьбы

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Подвиги Агамемнона

ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Бой у стены

ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

Бой у судов

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Обманутый Зевс

ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Обратный напор от судов

ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

Патроклия

ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ

Подвиги Менелая

ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Изготовление оружия

ПЕСНЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Отречение от гнева

ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ

Битва богов

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Битва у реки

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Убийство Гектора

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Игры в честь Патрокла

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Выкуп Гектора

Примечания

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

У нас есть два полных перевода "Илиады", читаемых и сейчас. Один

старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) - Гнедича, другой более

новый (конца прошлого - начала нашего века) - Минского.

Перевод Гнедича - один из лучших в мировой литературе переводов

"Илиады". Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника,

полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но

у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для

современного читателя.

Главный недостаток - архаический язык перевода. Например:

Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,

Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся

Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет

С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву...

Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями,

пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук",

вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как

"скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.

слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" - "пес", вместо

"губы" - "уста, вместо "лоб" - "чело" и т. п. Он совершенно не считает

возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения

Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: "пьяница, образина собачья!" Гнедич

переводит: "винопийца, человек псообразный!" Елена покаянно называет себя

перед Гектором "сукой", "бесстыдной собакой". Гнедич стыдливо переводит",

"меня, недостойную".

Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер

и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются

еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая

лирика, там Минский вял и прозаичен.

Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного

произведения, то первая его забота и главнейшая тревога - как бы не

оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков.

Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, -

целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все

равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод,

переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.

Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная

все оправдывающая и все покрывающая цель - максимально точный и максимально

художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное

сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого

же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих

один за другим переводчиков?

Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать

из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически

в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль,

точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.

Игнорировать при переводе "Илиады" достижения Гнедича - это значит

заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.

В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен,

везде, где его можно сохранять. "Илиада", например, кончается у Гнедича

таким стихом:

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать

хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:

Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.

Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:

Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,

Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;

Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом

Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились

Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.

Новый перевод:

Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,

Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.

Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,

Грозно и сам закричав в это время - в груди у ахейцев

Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.

Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, - в таком,

например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого

Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!

Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Новый перевод:

Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,

Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!

Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:

Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!

Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и

обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то

этим все будет оправдано.

Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить

поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние

переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к

оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например:

"Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!" Переводчики предпочитают;

"Что за слова из уст у тебя излетели!" Предпочитают "гнева в груди не

сдержавши" вместо гомеровского "не вместивши", "лишь тогда б ты насытила

злобу" вместо "исцелила свою злобу".

Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то "дух", то

"душа". Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. "Тимос"

(дух) - совокупность всех духовных свойств человека, "психе" (душа) - это

заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в

царство Аида, . грустное подобие человека, лишенное жизненной силы,

настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу,

способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII,

Приветствуя друг друга, эллины говорили: "chaire - радуйся, будь

радостен", где мы говорим "здравствуй, будь здоров". Как переводить это

слово - "радуйся" или "здравствуй"? Когда эллинские посланцы приходят к

Ахиллесу, он приветствует их словом "chairete - радуйтесь!" Но ахейцы

Илиада Гомера, переведенная Н. Гнедичем

Посвящена его величеству государю императору Николаю Павловичу. Часть вторая. Издание второе, напечатанное с экземпляра, исправленного переводчиком и хранящегося в императорской Публичной библиотеке. С.-П.бург. В тип. Фишера. MDCCCXXXIX. В 16-ю д. л. 374 стр. 24 рисунка к Илиаде Гомера, снятые с знаменитых рисунков Флаксмана и изданные Лисенковым. Санкт-Петербург.

Благородное предприятие г. Лисенкова кончено: перед нами вторая часть «Илиады», прекрасно изданной, в маленьком формате, – и 24 рисунка, порядочно снятые с превосходных очерков знаменитого Флаксмана. И все это стоит двенадцать рублей, вместо прежних двадцати пяти: «Илиада» восемь, а рисунки четыре рубля. Теперь всякий имеет возможность изучать художественнейшее создание художественнейшего народа в человечестве, чтобы узнать, что такое искусство, что такое художественная красота и изящество. Для этого нужно отрешиться от многих предрассудков, от всякой субъективности: надо войти в этот дивный мир вечной поэзии совершенно без всего, чтобы вынести из него неоцененные сокровища. Для кого хоть смутно не существует идея древней красоты и древнего искусства, тот не может понимать и нового искусства; для кого не существует Гомер – будь это лицо единичное или собирательное, все равно, – тот не понимает и Шекспира, потому что основа искусства, сущность его – это не идеи, выражаемые им, а способ выражения идей через образы, в которых идея является не отвлеченною, а отелесившеюся, органически родившеюся в плоти и крови вечной и живой красоты. Чтобы понимать искусство, а следовательно, и вполне наслаждаться им, должно сперва вполне понять и оценить в искусство значение и достоинство изящной формы, отдать, ей преимущество перед идеею, как для того, чтобы понять мыслию живые явления действительности, должно оторваться от них в пользу отвлеченной мысли и отдать ей преимущество перед ними. А так как только у древних эллинов изящная форма имела такую самостоятельность и великое значение, то у них и должно искать вечного идеала художественной красоты и изящества. Гомер должен быть предметом особенного изучения из всех поэтов Греции, потому что он, так сказать, отец греческой поэзии, заключивший в своем великом создании всю сущность жизни своего народа, так что впоследствии из «Илиады» развилась лирика и особенно драма греческая: в ней скрывались их начала и стихии.

Конечно, никакой перевод не заменит подлинника, и тем более такого, как «Илиада», где всё – изящные образы, выраженные на языке по преимуществу художественном, по преимуществу созданном для изящных образов; но если цель перевода есть дать по возможности близкое понятие о подлиннике, то Гнедич блистательно достиг этой цели, и его труд есть великий подвиг, делающий честь целой нации. В его переводе веет жизнию древности, и эта жизнь мощно охватывает дух читателя; в его образах мы видим и простодушие и пластичность, которые одни могут навеять живое созерцание дивного мира художественной Греции.

Очерки Флаксмана удивительно помогают проникновению в этот мир пластической, осязаемой красоты, которая нашла себе такое полное выражение в скульптуре, – и г. Лисенков оказал великую пользу русскому просвещению, приложив их к своему изданию «Илиады».

Все это добро и благо, и все это заслуживает великую благодарность; но если, по русской пословице, «нет худа без добра», то и нет добра без худа: на обороте заглавного листа «Илиады» напечатано объявление об издании сочинений г. Булгарина… Гомер и сочинения г. Булгарина!.. О, слава мира сего! что ты такое?..