Где набоков написал свой роман машенька. Характеристики главных героев произведения Машенька, Набоков

В 1926 году вышло в свет первое прозаическое произведение Набокова - роман «Машенька». По этому поводу журнал «Нива» написал: «Себя и свою судьбу в разных вариациях Набоков, развлекаясь, неустанно вышивает по канве своих произведений. Но не только свою, хотя едва ли кто-то интересовал Набокова больше, чем он сам. Это ещё и судьба целого человеческого типа - русского интеллигента-эмигранта». Действительно, для Набокова жизнь на чужбине оказалась всё же довольно тяжёлой. Утешением становилось прошлое, в котором были светлые чувства, любовь, совсем другой мир. Поэтому роман основан на воспоминаниях. Фабулы как таковой нет, содержание разворачивается как поток сознания: диалоги действующих лиц, внутренние монологи главного героя, описания места действия перемежаются.

Главный герой романа, Лев Глебович Ганин, оказавшись в эмиграции, утратил какие-то важнейшие свойства личности. Он живёт в пансионе, который ему не нужен и не интересен, его обитатели представляются Ганину жалкими, да и сам он, как и прочие эмигранты, никому не нужен. Ганин тоскует, иногда он не может решить, что делать: «переменить ли положение тела, встать ли, чтобы пойти и вымыть руки, отворить ли окно...». «Сумеречное наважденье» - вот определение, которое даёт автор состоянию своего героя. Хотя роман относится к раннему периоду творчества Набокова и является, пожалуй, самым «классическим» из всех созданных им произведений, но характерная для писателя игра с читателем присутствует и здесь. Неясно, что же служит первопричиной: то ли душевные переживания деформируют внешний мир, то ли, напротив, уродливая действительность омертвляет душу. Возникает ощущение, что писатель поставил друг перед другом два кривых зеркала, изображения в которых уродливо преломляются, удваиваясь и утраиваясь.

Роман «Машенька» выстроен как воспоминание героя о прежней жизни в России, оборванной революцией и Гражданской войной; повествование ведётся от третьего лица. В жизни Ганина до эмиграции было одно важное событие - его любовь к Машеньке, которая осталась на родине и утрачена вместе с ней. Но совершенно неожиданно Ганин узнаёт в изображённой на фотографии женщине, жене соседа по берлинскому пансиону Алфёрова, свою Машеньку. Она должна приехать в Берлин, и этот ожидаемый приезд оживляет героя. Тяжкая тоска Ганина проходит, его душа заполняется воспоминаниями о прежнем: комнате в петербургском доме, загородной усадьбе, трёх тополях, амбаре с расписным окном, даже о мелькании спиц велосипедного колеса. Ганин вновь словно погружается в мир России, сохраняющий поэзию «дворянских гнёзд» и теплоту родственных отношений. Событий происходило много, и автор отбирает наиболее значимые из них. Ганин воспринимает образ Машеньки как «знак, зов, вопрос, брошенный в небо», и на этот вопрос он вдруг получает «самоцветный, восхитительный ответ». Встреча с Машенькой должна стать чудом, возвращением в тот мир, в котором Ганин только и мог быть счастлив. Сделав всё, чтобы помешать соседу встретить жену, Ганин оказывается на вокзале. В момент остановки поезда, на котором приехала она, он чувствует, что эта встреча невозможна. И уезжает на другой вокзал, чтобы покинуть город.

Казалось бы, в романе предполагается ситуация любовного треугольника, и развитие сюжета подталкивает к этому. Но Набоков отбрасывает традиционный финал. Глубинные переживания Ганина для него намного важнее, чем нюансы отношений героев. Отказ Ганина от встречи с любимой имеет не психологическую, а скорее философскую мотивировку. Он понимает, что встреча не нужна, даже невозможна, не потому, что она влечёт за собой неизбежные психологические проблемы, а потому, что нельзя повернуть время назад. Это могло бы привести к подчинению прошлому и, следовательно, отказу от самого себя, что вообще невозможно для героев Набокова.

В романе «Машенька» Набоков впервые обращается к темам, которые затем будут неоднократно появляться в его творчестве. Это тема утраченной России, выступающей как образ потерянного рая и счастья юности, тема воспоминания, одновременно противостоящего всё уничтожающему времени и терпящего неудачу в этой тщетной борьбе.

Образ главного героя, Ганина, очень типичен для творчества В. Набокова. В его произведениях всё время появляются неустроенные, «потерявшиеся» эмигранты. Пыльный пансион неприятен Ганину, потому что он никогда не заменит родину. Проживающих в пансионе - Ганина, учителя математики Алфёрова, старого русского поэта Подтягина, Клары, смешливых танцовщиков - объединяет ненужность, какая-то выключенность из жизни. Возникает вопрос: а зачем они живут? Ганин снимается в кинематографе, продавая свою тень. Стоит ли жить ради того, чтобы «вставать и ездить в типографию каждое утро», как это делает Клара? Или «искать ангажемент», как ищут его танцовщики? Унижаться, клянчить визу, объясняясь на плохом немецком языке, как вынужден это делать Подтягин? Цели, которая оправдывала бы это жалкое существование, ни у кого из них нет. Все они не думают о будущем, не стремятся устроиться, наладить жизнь, живя оним днём. И прошлое, и предполагаемое будущее осталось в России. Но признаться себе в этом - значит сказать себе правду о себе самом. После этого нужно делать какие-то выводы, но как тогда жить, как заполнять скучные дни? И жизнь заполняется мелкими страстями, романчиками, суетой. «Подтягин заходил в комнату хозяйки пансиона, поглаживая чёрную ласковую таксу, пощипывал её уши, бородавку на серой мордочке и рассказывал о своей стариковской, мучительной болезни и о том, что он уже давно хлопочет о визе в Париж, где очень дёшевы булавки и красное вино».

Связь Ганина с Людмилой ни на секунду не оставляет ощущения, что речь идёт о любви. Но это не любовь: «И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность, - печальная теплота, оставшаяся там, где очень мимолетно скользнула когда-то любовь, - заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине её поддающихся губ...» Была ли у Ганина настоящая любовь? Когда совсем мальчиком встретил он Машеньку, то полюбил не её, а свою мечту, придуманный им идеал женщины. Машенька оказалась недостойной его. Он любил тишину, уединение, красоту, искал гармонию. Она же была легкомысленна, тянула его в толпу. А «он чувствовал, что от этих встреч мельчает истинная любовь». В мире Набокова счастливая любовь невозможна. Она или связана с изменой, или же герои вообще не знают, что такое любовь. Индивидуалистический пафос, страх подчинения другому человеку, страх возможности его суда заставляют героев Набокова забыть о ней. Часто в основе сюжета произведений писателя любовный треугольник. Но накала страстей, благородства чувств в его произведениях найти невозможно, история выглядит пошлой и скучной.

Для романа «Машенька» характерны черты, проявившиеся и в дальнейшем творчестве Набокова. Это игра литературными цитатами и построение текста на ускользающих и вновь проявляющихся лейтмотивах и образах. Здесь становятся самостоятельными и значимыми звуки (от соловьиного пения, означающего природное начало и прошлое, до шума поезда и трамвая, олицетворяющих мир техники и настоящее), запахи, повторяющиеся образы - поезда, трамваи, свет, тени, сравнения героев с птицами. Набоков, говоря о встречах и расставаниях героев, несомненно, намекал читателю на сюжет «Евгения Онегина». Также внимательный читатель может найти в романе образы, характерные для лирики А.А. Фета (соловей и роза), А.А. Блока (свидания в метель, героиня в снегу). При этом героиня, чьё имя вынесено в заглавие романа, на его страницах не появилась ни разу, и реальность её существования иногда кажется сомнительной. Игра с иллюзиями и реминисценциями ведётся постоянно.

Набоков активно использует традиционные для русской литературы приёмы. Автор обращается к свойственным Чехову приёмам детализации, насыщает мир запахами и красками, как Бунин. В первую очередь это связано с призрачным образом главной героини. Современные Набокову критики называли «Машеньку» «нарциссистским романом», предполагали, что автор постоянно «самоотражается» в своих героях, помещая в центр повествования личность, наделённую недюжинным интеллектом и способную на сильную страсть. Развития характера нет, сюжет превращается в поток сознания. Многие современники не приняли роман, так как в нём не было динамично развивающегося сюжета и счастливого разрешения конфликта. Набоков писал о том «меблированном» пространстве эмиграции, в котором отныне предстояло жить ему и его героям. Россия осталась в воспоминаниях и снах, и с этой реальностью следовало считаться.

В 1926 году вышло в свет первое прозаическое произведение Набокова - роман «Машенька». По этому поводу журнал «Нива» написал: «Себя и свою судьбу в разных вариациях Набоков, развлекаясь, неустанно вышивает по канве своих произведений. Но не только свою, хотя едва ли кто-то интересовал Набокова больше, чем он сам. Это ещё и судьба целого человеческого типа - русского интеллигента-эмигранта». Действительно, для Набокова жизнь на чужбине оказалась всё же довольно тяжёлой. Утешением становилось прошлое, в котором были светлые чувства, любовь, совсем другой мир. Поэтому роман основан на воспоминаниях. Фабулы как таковой нет, содержание разворачивается как поток сознания: диалоги действующих лиц, внутренние монологи главного героя, описания места действия перемежаются.

Главный герой романа, Лев Глебович Ганин, оказавшись в эмиграции, утратил какие-то важнейшие свойства личности. Он живёт в пансионе, который ему не нужен и не интересен, его обитатели представляются Ганину жалкими, да и сам он, как и прочие эмигранты, никому не нужен. Ганин тоскует, иногда он не может решить, что делать: «переменить ли положение тела, встать ли, чтобы пойти и вымыть руки, отворить ли окно...». «Сумеречное наважденье» - вот определение, которое даёт автор состоянию своего героя. Хотя роман относится к раннему периоду творчества Набокова и является, пожалуй, самым «классическим» из всех созданных им произведений, но характерная для писателя игра с читателем присутствует и здесь. Неясно, что же служит первопричиной: то ли душевные переживания деформируют внешний мир, то ли, напротив, уродливая действительность омертвляет душу. Возникает ощущение, что писатель поставил друг перед другом два кривых зеркала, изображения в которых уродливо преломляются, удваиваясь и утраиваясь.

Роман «Машенька» выстроен как воспоминание героя о прежней жизни в России, оборванной революцией и Гражданской войной; повествование ведётся от третьего лица. В жизни Ганина до эмиграции было одно важное событие - его любовь к Машеньке, которая осталась на родине и утрачена вместе с ней. Но совершенно неожиданно Ганин узнаёт в изображённой на фотографии женщине, жене соседа по берлинскому пансиону Алфёрова, свою Машеньку. Она должна приехать в Берлин, и этот ожидаемый приезд оживляет героя. Тяжкая тоска Ганина проходит, его душа заполняется воспоминаниями о прежнем: комнате в петербургском доме, загородной усадьбе, трёх тополях, амбаре с расписным окном, даже о мелькании спиц велосипедного колеса. Ганин вновь словно погружается в мир России, сохраняющий поэзию «дворянских гнёзд» и теплоту родственных отношений. Событий происходило много, и автор отбирает наиболее значимые из них. Ганин воспринимает образ Машеньки как «знак, зов, вопрос, брошенный в небо», и на этот вопрос он вдруг получает «самоцветный, восхитительный ответ». Встреча с Машенькой должна стать чудом, возвращением в тот мир, в котором Ганин только и мог быть счастлив. Сделав всё, чтобы помешать соседу встретить жену, Ганин оказывается на вокзале. В момент остановки поезда, на котором приехала она, он чувствует, что эта встреча невозможна. И уезжает на другой вокзал, чтобы покинуть город.

Казалось бы, в романе предполагается ситуация любовного треугольника, и развитие сюжета подталкивает к этому. Но Набоков отбрасывает традиционный финал. Глубинные переживания Ганина для него намного важнее, чем нюансы отношений героев. Отказ Ганина от встречи с любимой имеет не психологическую, а скорее философскую мотивировку. Он понимает, что встреча не нужна, даже невозможна, не потому, что она влечёт за собой неизбежные психологические проблемы, а потому, что нельзя повернуть время назад. Это могло бы привести к подчинению прошлому и, следовательно, отказу от самого себя, что вообще невозможно для героев Набокова.

В романе «Машенька» Набоков впервые обращается к темам, которые затем будут неоднократно появляться в его творчестве. Это тема утраченной России, выступающей как образ потерянного рая и счастья юности, тема воспоминания, одновременно противостоящего всё уничтожающему времени и терпящего неудачу в этой тщетной борьбе.

Образ главного героя, Ганина, очень типичен для творчества В. Набокова. В его произведениях всё время появляются неустроенные, «потерявшиеся» эмигранты. Пыльный пансион неприятен Ганину, потому что он никогда не заменит родину. Проживающих в пансионе - Ганина, учителя математики Алфёрова, старого русского поэта Подтягина, Клары, смешливых танцовщиков - объединяет ненужность, какая-то выключенность из жизни. Возникает вопрос: а зачем они живут? Ганин снимается в кинематографе, продавая свою тень. Стоит ли жить ради того, чтобы «вставать и ездить в типографию каждое утро», как это делает Клара? Или «искать ангажемент», как ищут его танцовщики? Унижаться, клянчить визу, объясняясь на плохом немецком языке, как вынужден это делать Подтягин? Цели, которая оправдывала бы это жалкое существование, ни у кого из них нет. Все они не думают о будущем, не стремятся устроиться, наладить жизнь, живя оним днём. И прошлое, и предполагаемое будущее осталось в России. Но признаться себе в этом - значит сказать себе правду о себе самом. После этого нужно делать какие-то выводы, но как тогда жить, как заполнять скучные дни? И жизнь заполняется мелкими страстями, романчиками, суетой. «Подтягин заходил в комнату хозяйки пансиона, поглаживая чёрную ласковую таксу, пощипывал её уши, бородавку на серой мордочке и рассказывал о своей стариковской, мучительной болезни и о том, что он уже давно хлопочет о визе в Париж, где очень дёшевы булавки и красное вино».

Связь Ганина с Людмилой ни на секунду не оставляет ощущения, что речь идёт о любви. Но это не любовь: «И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность, - печальная теплота, оставшаяся там, где очень мимолетно скользнула когда-то любовь, - заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине её поддающихся губ...» Была ли у Ганина настоящая любовь? Когда совсем мальчиком встретил он Машеньку, то полюбил не её, а свою мечту, придуманный им идеал женщины. Машенька оказалась недостойной его. Он любил тишину, уединение, красоту, искал гармонию. Она же была легкомысленна, тянула его в толпу. А «он чувствовал, что от этих встреч мельчает истинная любовь». В мире Набокова счастливая любовь невозможна. Она или связана с изменой, или же герои вообще не знают, что такое любовь. Индивидуалистический пафос, страх подчинения другому человеку, страх возможности его суда заставляют героев Набокова забыть о ней. Часто в основе сюжета произведений писателя любовный треугольник. Но накала страстей, благородства чувств в его произведениях найти невозможно, история выглядит пошлой и скучной.

Для романа «Машенька» характерны черты, проявившиеся и в дальнейшем творчестве Набокова. Это игра литературными цитатами и построение текста на ускользающих и вновь проявляющихся лейтмотивах и образах. Здесь становятся самостоятельными и значимыми звуки (от соловьиного пения, означающего природное начало и прошлое, до шума поезда и трамвая, олицетворяющих мир техники и настоящее), запахи, повторяющиеся образы - поезда, трамваи, свет, тени, сравнения героев с птицами. Набоков, говоря о встречах и расставаниях героев, несомненно, намекал читателю на сюжет «Евгения Онегина». Также внимательный читатель может найти в романе образы, характерные для лирики А.А. Фета (соловей и роза), А.А. Блока (свидания в метель, героиня в снегу). При этом героиня, чьё имя вынесено в заглавие романа, на его страницах не появилась ни разу, и реальность её существования иногда кажется сомнительной. Игра с иллюзиями и реминисценциями ведётся постоянно.

Набоков активно использует традиционные для русской литературы приёмы. Автор обращается к свойственным Чехову приёмам детализации, насыщает мир запахами и красками, как Бунин. В первую очередь это связано с призрачным образом главной героини. Современные Набокову критики называли «Машеньку» «нарциссистским романом», предполагали, что автор постоянно «самоотражается» в своих героях, помещая в центр повествования личность, наделённую недюжинным интеллектом и способную на сильную страсть. Развития характера нет, сюжет превращается в поток сознания. Многие современники не приняли роман, так как в нём не было динамично развивающегося сюжета и счастливого разрешения конфликта. Набоков писал о том «меблированном» пространстве эмиграции, в котором отныне предстояло жить ему и его героям. Россия осталась в воспоминаниях и снах, и с этой реальностью следовало считаться.

Язык оригинала: Дата написания: Дата первой публикации: Издательство: Цикл:

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Предыдущее:

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Следующее:

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

«Машенька» - первый роман В. В. Набокова ; написан в берлинский период в на русском языке .

Книга экспонирует темы, в большей степени развитые в «Даре »: русская эмигрантская среда в Берлине .

Сюжет

Главный герой Ганин живёт в русском пансионе в Берлине. Один из соседей, Алфёров, всё время говорит о приезде своей жены Машеньки из Советской России в конце недели. По фотографии Ганин узнаёт свою прежнюю любовь и решает умыкнуть её с вокзала. Всю неделю Ганин живёт воспоминаниями. Накануне приезда Машеньки в Берлин Ганин подпаивает Алфёрова и неправильно ставит ему будильник. В последний момент, однако, Ганин решает, что прошлый образ не вернёшь и едет на другой вокзал, навсегда покидая Берлин. Сама Машенька появляется в книге только в воспоминаниях Ганина.

Машенька и её муж фигурируют позже в романе Набокова Защита Лужина (глава 13).

Экранизация

В 1987 году в Великобритании по книге был снят одноимённый фильм . Режиссёр - Джон Гольдшмидт . В ролях: Машенька - Ирина Брук , Ганин - Кэри Элвес , Лили - Санни Мелес , Подтягин - Фредди Джонс , отец - Майкл Гоф , Колин - Жан-Клод Бриали .

Источники

Напишите отзыв о статье "Машенька (роман)"

Примечания

Просмотр этого шаблона Романы и повести на русском языке Сборники рассказов на русском языке Пьесы Сборники стихов на русском языке Романы на английском языке Автобиографии

Отрывок, характеризующий Машенька (роман)

– О, какое красивое имя! И доброе...
Мария понемножечку начала оживать, и когда мы предложили ей познакомиться с новым другом, она, хоть и не очень уверенно, но всё-таки согласилась. Перед нами появилась уже знакомая нам пещера, а из неё лился золотистый и тёплый солнечный свет.
– Ой, смотрите!.. Это же солнышко?!.. Оно совсем, как настоящее!.. А как оно попало сюда? – ошарашено уставилась на такую необычную для этого жуткого места красоту, малышка.
– Оно и есть настоящее, – улыбнулась Стелла. – Только его создали мы. Иди, посмотри!
Мария робко скользнула в пещеру, и тут же, как мы и ожидали, послышался восторженный визг...
Она выскочила наружу совершенно обалдевшая и от удивления всё никак не могла связать двух слов, хотя по её распахнутым от полного восторга глазам было видно, что сказать ей уж точно было что... Стелла ласково обняла девочку за плечи и вернула её обратно в пещеру... которая, к нашему величайшему удивлению, оказалась пустой...
– Ну и где же мой новый друг? – расстроено спросила Мария. – Разве вы не надеялись его здесь найти?
Стелла никак не могла понять, что же такое могло произойти, что заставило бы Светило покинуть свою «солнечную» обитель?..
– Может что-то случилось? – задала совершенно глупый вопрос я.
– Ну, естественно – случилось! Иначе он бы никогда отсюда не ушёл.
– А может здесь тоже был тот злой человек? – испуганно спросила Мария.
Честно признаться, у меня тоже мелькнула такая мысль, но высказать её я не успела по той простой причине, что, ведя за собой троих малышей, появился Светило... Детишки были чем-то смертельно напуганы и, трясясь как осенние листики, боязливо жались к Светилу, боясь от него отойти хоть на шаг. Но детское любопытство вскоре явно пересилило страх, и, выглядывая из-за широкой спины своего защитника, они удивлённо рассматривали нашу необычную тройку... Что же касалось нас, то мы, забыв даже поздороваться, вероятно, с ещё большим любопытством уставились на малышей, пытаясь сообразить, откуда они могли взяться в «нижнем астрале», и что же всё-таки такое здесь произошло...

– Лев Глево… Лев Глебович? Ну и имя у вас, батенька, язык вывихнуть можно…

– Можно, – довольно холодно подтвердил Ганин, стараясь разглядеть в неожиданной темноте лицо своего собеседника. Он был раздражен дурацким положеньем, в которое они оба попали, и этим вынужденным разговором с чужим человеком.

– Я неспроста осведомился о вашем имени, – беззаботно продолжал голос. – По моему мнению, всякое имя…

– Давайте я опять нажму кнопку, – прервал его Ганин.

– Нажимайте. Боюсь, не поможет. Так вот: всякое имя обязывает. Лев и Глеб – сложное, редкое соединение. Оно от вас требует сухости, твердости, оригинальности. У меня имя поскромнее; а жену зовут совсем просто: Мария. Кстати, позвольте представиться: Алексей Иванович Алферов. Простите, я вам, кажется, на ногу наступил…

– Очень приятно, – сказал Ганин, нащупывая в темноте руку, которая тыкалась ему в обшлаг. – А как вы думаете, мы еще тут долго проторчим? Пора бы что-нибудь предпринять. Чорт…

– Сядем-ка на лавку да подождем, – опять зазвучал над самым его ухом бойкий и докучливый голос. – Вчера, когда я приехал, мы с вами столкнулись в коридоре. Вечером, слышу, за стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашля решил: земляк. Скажите, вы давно живете в этом пансионе?

– Давно. Спички у вас есть?

– Нету. Не курю. А пансионат грязноват, – даром что русский. У меня, знаете, большое счастье: жена из России приезжает. Четыре года – шутка ль сказать… Да-с. А теперь недолго ждать. Нынче уже воскресенье.

– Тьма какая… – проговорил Ганин и хрустнул пальцами. – Интересно, который час…

Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке.

– Значит, осталось шесть дней. Я так полагаю, что она в субботу приедет. Вот я вчера письмо от нее получил. Очень смешно она адрес написала. Жаль, что такая темень, а то показал бы. Что вы там щупаете, голубчик? Эти оконца не открываются.

– Я не прочь их разбить, – сказал Ганин.

– Бросьте, Лев Глебович; не сыграть ли нам лучше в какое-нибудь пти-жо? Я знаю удивительные, сам их сочиняю. Задумайте, например, какое-нибудь двухзначное число. Готово?

– Увольте, – сказал Ганин и бухнул раза два кулаком в стенку.

– Но согласитесь, что мы не можем всю ночь проторчать здесь.

– Кажется, придется. А не думаете ли вы, Лев Глебович, что есть нечто символическое в нашей встрече? Будучи еще на терра фирма , мы друг друга не знали, да так случилось, что вернулись домой в один и тот же час и вошли в это помещеньице вместе. Кстати сказать, – какой тут пол тонкий! А под ним – черный колодец. Так вот, я говорил: мы молча вошли сюда, еще не зная друг друга, молча поплыли вверх и вдруг – стоп. И наступила тьма.

– В чем же, собственно говоря, символ? – хмуро спросил Ганин.

– Да вот, в остановке, в неподвижности, в темноте этой. И в ожиданье. Сегодня за обедом этот, – как его… старый писатель… да, Подтягин… – спорил со мной о смысле нашей эмигрантской жизни, нашего великого ожиданья. Вы сегодня тут не обедали, Лев Глебович?

– Нет. Был за городом.

– Теперь – весна. Там, должно быть, приятно.

– Вот когда жена моя приедет, я тоже с нею поеду за город. Она обожает прогулки. Мне хозяйка сказала, что ваша комната к субботе освободится?

– Так точно, – сухо ответил Ганин.

– Совсем уезжаете из Берлина?

Ганин кивнул, забыв, что в темноте кивок не виден. Алферов поерзал на лавке, раза два вздохнул, затем стал тихо и сахаристо посвистывать. Помолчит и снова начнет. Прошло минут десять; вдруг наверху что-то щелкнуло.

– Вот это лучше, – усмехнулся Ганин.

В тот же миг вспыхнула в потолке лампочка, и вся загудевшая, поплывшая вверх клетка налилась желтым светом. Алферов, словно проснувшись, заморгал. Он был в старом, балахонистом, песочного цвета пальто, – как говорится, демисезонном, – и в руке держал котелок. Светлые редкие волосы слегка растрепались, и было что-то лубочное, слащаво-евангельское в его чертах – в золотистой бородке, в повороте тощей шеи, с которой он стягивал пестренький шарф.

Лифт тряско зацепился за порог четвертой площадки, остановился.

– Чудеса, – заулыбался Алферов, открыв дверь… – Я думал, кто-то наверху нас поднял, а тут никого и нет. Пожалуйте, Лев Глебович; за вами.

Но Ганин, поморщившись, легонько вытолкнул его и затем, выйдя сам, громыхнул в сердцах железной дверцей. Никогда он раньше не бывал так раздражителен.

– Чудеса, – повторял Алферов, – поднялись, а никого и нет. Тоже, знаете, – символ…

Пансион был русский и притом неприятный. Неприятно было главным образом то, что день-деньской и добрую часть ночи слышны были поезда городской железной дороги, и оттого казалось, что весь дом медленно едет куда-то. Прихожая, где висело темное зеркало с подставкой для перчаток и стоял дубовый баул, на который легко было наскочить коленом, суживалась в голый, очень тесный коридор. По бокам было по три комнаты с крупными, черными цифрами, наклеенными на дверях: это были просто листочки, вырванные из старого календаря, – шесть первых чисел апреля месяца. В комнате первоапрельской – первая дверь налево – жил теперь Алферов, в следующей – Ганин, в третьей – сама хозяйка, Лидия Николаевна Дорн, вдова немецкого коммерсанта, лет двадцать тому назад привезшего ее из Сарепты и умершего в позапрошлом году от воспаления мозга. В трех номерах направо – от четвертого по шестое апреля – жили: старый российский поэт Антон Сергеевич Подтягин, Клара – полногрудая барышня с замечательными синевато-карими глазами, – и наконец – в комнате шестой, на сгибе коридора, – балетные танцовщики Колин и Горноцветов, оба по-женски смешливые, худенькие, с припудренными носами и мускулистыми ляжками. В конце первой части коридора была столовая, с литографической «Тайной Вечерью» на стене против двери и с рогатыми желтыми оленьими черепами по другой стене, над пузатым буфетом, где стояли две хрустальных вазы, бывшие когда-то самыми чистыми предметами во всей квартире, а теперь потускневшие от пушистой пыли. Дойдя до столовой, коридор сворачивал под прямым углом направо: там дальше, в трагических и неблаговонных дебрях, находились кухня, каморка для прислуги, грязная ванная и туалетная келья, на двери которой было два пунцовых нуля, лишенных своих законных десятков, с которыми они составляли некогда два разных воскресных дня в настольном календаре господина Дорна. Спустя месяц после его кончины Лидия Николаевна, женщина маленькая, глуховатая и не без странностей, наняла пустую квартиру и обратила ее в пансион, выказав при этом необыкновенную, несколько жуткую, изобретательность в смысле распределения всех тех немногих предметов обихода, которые ей достались в наследство. Столы, стулья, скрипучие шкафы и ухабистые кушетки разбрелись по комнатам, которые она собралась сдавать, и, разлучившись таким образом друг с другом, сразу поблекли, приняли унылый и нелепый вид, как кости разобранного скелета. Письменный стол покойника, дубовая громада с железной чернильницей в виде жабы и с глубоким, как трюм, средним ящиком, оказался в первом номере, где жил Алферов, а вертящийся табурет, некогда приобретенный со столом этим вместе, сиротливо отошел к танцорам, жившим в комнате шестой. Чета зеленых кресел тоже разделилась: одно скучало у Ганина, в другом сиживала сама хозяйка или ее старая такса, черная, толстая сучка с седою мордочкой и висячими ушами, бархатными на концах, как бахрома бабочки. А на полке, в комнате у Клары, стояло ради украшения несколько первых томов энциклопедии, меж тем как остальные тома попали к Подтягину. Кларе достался и единственный приличный умывальник с зеркалом и ящиками; в каждом же из других номеров был просто плотный поставец, и на нем жестяная чашка с таким же кувшином. Но вот кровати пришлось прикупить, и это госпожа Дорн сделала скрепя сердце, не потому что была скупа, а потому что находила какой-то сладкий азарт, какую-то хозяйственную гордость в том, как распределяется вся ее прежняя обстановка, и в данном случае ей досадно было, что нельзя распилить на нужное количество частей двухспальную кровать, на которой ей, вдове, слишком просторно было спать. Комнаты она убирала сама, да притом кое-как, стряпать же вовсе не умела и держала кухарку – грозу базара, огромную рыжую бабищу, которая по пятницам надевала малиновую шляпу и катила в северные кварталы промышлять своею соблазнительной тучностью. Лидия Николаевна в кухню входить боялась, да и вообще была тихая, пугливая особа. Когда она, семеня тупыми ножками, пробегала по коридору, то жильцам казалось, что эта маленькая, седая, курносая женщина вовсе не хозяйка, а так, просто, глупая старушка, попавшая в чужую квартиру. Она складывалась как тряпичная кукла, когда по утрам быстро собирала щеткой сор из-под мебели, – и потом исчезала в свою комнату, самую маленькую из всех, и там читала какие-то потрепанные немецкие книжонки или же просматривала бумаги покойного мужа, в которых не понимала ни аза. Один только Подтягин заходил в эту комнату, поглаживал черную ласковую таксу, пощипывал ей уши, бородавку на седой мордочке, пытался заставить собачку подать кривую лапу и рассказывал Лидии Николаевне о своей стариковской, мучительной болезни и о том, что он уже давно, полгода, хлопочет о визе в Париж, где живет его племянница и где очень дешевы длинные хрустящие булки и красное вино. Старушка кивала головой, иногда расспрашивала его о других жильцах и в особенности о Ганине, который ей казался вовсе не похожим на всех русских молодых людей, перебывавших у нее в пансионе. Ганин, прожив у нее три месяца, собирался теперь съезжать, сказал даже, что освободит комнату в эту субботу, но собирался он уже несколько раз, да все откладывал, перерешал. И Лидия Николаевна со слов старого мягкого поэта знала, что у Ганина есть подруга. В том-то и была вся штука.

Роман «Машенька» был написан в 1926 г. 27-летним Набоковым и напечатан в Берлине, где Набоков жил с 1922 г., после окончания Кембриджа. Роман, как и более ранние произведения, написан под псевдонимом Сирин.

Литературное направление и жанр

Роман посвящён жене Набокова, который женился в 1925 г. Очевидно, Вера Набокова – тот идеальный образ женщины, который воплощён в образе Машеньки, каким он стал в воспоминаниях Ганина.

Набоков начинал как реалист, как и многие писатели-эмигранты. Он единственный русский писатель, сумевший стать американским и считающий себя таковым, хотя и эмигрировавший в Швейцарию, прожив там 21 год. Зрелый Набоков – модернист, у него учились постмодернисты. Так что Набокова можно считать основоположником постмодернистского романа.

Всё творчество Набокова, по словам его жены, - «удар по тирании, по любой форме тирании».

«Машенька» - первый роман Набокова, в котором формируются особая набоковская проблематика, композиция, система образов, повторяющиеся в последующих романах.

Тематика, проблематика, конфликт

Тема романа – прощание и окончательный разрыв эмигранта с родиной, потеря надежды на возвращение в прошлое. Проблематика тоже связана с эмигрантской жизнью (проблема отсутствия денег, работы, но главное – жизненной цели). Конфликт романа строится на контрасте исключительного - и обыденного, обычного; подлинного, истинного – и ложного. Конфликт воплощён в образе главного героя Ганина, который противопоставлен герою-антагонисту Алферову и всей обстановке, так не соответствующей внутреннему миру и даже телу героя.

Сюжет и композиция

Эпиграф к роману – цитата из «Евгения Онегина» Пушкина . В романе чётко прослеживаются пушкинские мотивы. Самый явный из них – повторные отношения с былой возлюбленной, которая выходит замуж не по любви.

Название романа – это имя главной героини, но героиня – не нынешняя Машенька, не Машенька из молодости героя, а нынешние воспоминания о Машеньке из прошлого. То есть образ этот не соответствует никакой личности в реальности, главная героиня в романе просто не появляется. Это очень чёткая параллель с родиной, встречаться с которой в 1924 г. бессмысленно, а в прошлое вернуться невозможно.

Критики единодушно считали образ Машеньки символом не только прошлой идеальной любви, но и утраченной родины, рая, изгнание из которого пережили и герой, и писатель.

Действие настоящего в романе занимает 7 дней. В воскресенье Ганин знакомится с Алферовым, застряв с ним в лифте русского пансиона в Берлине, в котором живет три месяца. За обедом Ганин узнаёт, что жена Алферова Машенька приезжает в субботу. Но только в ночь с понедельника на вторник Ганин в показанной Алферовым на фотографии жене узнаёт свою первую любовь, которая осталась в России, когда он эмигрировал в 1919.

Со вторника по пятницу, четыре дня, которые Ганин назовёт лучшими в своей жизни, длится роман-воспоминание героя с Машенькой, причём отношения с возлюбленной, длившиеся 4 года, переживаются даже более остро, чем в прошлом в реальности. Ганин мечтает увезти Машеньку от мужа. Но в ночь с пятницы на субботу, уже напоив Алферова и отправившись на вокзал встречать Машеньку, Ганин передумывает уезжать: воспоминания стали далёким прошлым. Дом ушёл из жизни, «и в этом была прекрасная таинственность». Роман с Машенькой кончился навсегда, и эти 4 дня романа были, быть может, счастливейшей порой его жизни. Ганин избавляется от груза прошлого, расстаётся с ним, оставляет образ Машеньки «в доме теней вместе с умирающим поэтом».

Ретроспекция – важнейший композиционный приём романа. Ретроспективная часть начинается в 3 главе. Ганин вспоминает себя 16-летним, выздоравливающим после тифа. Точкой отсчёта для хронологии романа становится год свадьбы Алферова и Машеньки. Они поженились в Полтаве в 1919, через год Алферов бежал и прожил в эмиграции 4 года. Следовательно, действие романа происходит в 1924 г., а Ганину столько же, сколько и Набокову в том же году – 25 лет.

Роман Ганина и Маши начался 9 лет назад, в 1915 г. Молодые люди провели вместе лето на даче, урывками встречались зимой, на второе лето в единственную встречу Ганин понял, что Машеньку разлюбил. Зимой 1917 г. они не виделись, а летом по дороге на дачу Ганин случайно встретил Машеньку в вагоне и понял, что никогда не разлюбит её. Больше он с Машенькой не виделся, но их роман продолжался в письмах. Ганин получил от Машеньки 5 писем в 1919 г., когда он был в Ялте, а она – в Полтаве. В её последнем письме появляется ухаживающий господин с жёлтой бородкой, очевидно, Алферов. Так композиционно замыкается прошлое и будущее.

Герои романа

Лев Глебович Ганин – главный герой романа. В его образе есть автобиографические черты Набокова. 69-летний писатель в предисловии к английскому изданию романа писал, что вторгся в романе в частную жизнь, вывел себя в первом романе, получив при этом облегчение и «отделавшись от самого себя».

В романе нет «объективной» авторской точки зрения на героев и события. Каждый герой показан с точки зрения других героев. Алферов отмечает, что имя Ганина обязывает, оно требует «сухости, твёрдости, оригинальности». Алферов то ли программирует характер Ганина, то ли угадывает его.

Портрет Ганина дан глазами влюблённой в него Клары: «Острое, несколько надменное лицо… серые глаза с блестящими стрелками, расходящимися вокруг особенно крупных зрачков, и густые, очень тёмные брови… прекрасные, влажно-белые зубы». Черты Ганина кажутся ей резкими. О двойственности героя говорят брови, похожие на кусочки меха, то сходящиеся в одну линию, то распахивающиеся, как крылья птицы.

Ганин жил в пансионе 3 месяца. Он приехал год назад и не гнушался никакой работой: на фабрике, официантом, статистом в фильме («продавал свою тень»). Читатель узнает, что до эмиграции Ганин учился в Балашовском училище в Петербурге, успел поступить в юнкерское училище.

В судьбе Ганина поворотным стал эпизод в кино, когда он увидел себя самого на дальнем плане в роли статиста. Он понял, что сам превратился в тень, статиста, его любовь к Людмиле «механическая». В момент узнавания себя в фильме Ганин «почувствовал не только стыд, но и быстротечность, неповторимость человеческой жизни. Ганину кажется, что его тень становится двойником и будет отдельно царствовать по свету. Мотив тени, двойничества, популярный в мифологии и литературе, особенно у романтиков, воплощён в образе Ганина. Например, Ганин жалеет Людмилу и одновременно хочет её отшвырнуть, в нём «мешается чувство чести и жалости». Настоящий Ганин целиком уходит в прошлое: «Тень его жила в пансионе госпожи Дорн, - он же сам был в России, переживал воспоминание своё, как действительность». И эта жизнь была интенсивнее жизни берлинской тени.

Впоследствии читатель узнаёт из откровений Ганина Подтягину, что тот живёт по подложному польскому паспорту, имеет другую фамилию, а три года тому назад оказался в партизанском отряд в Польше, мечтая пробраться в Петербург и поднять восстание.

Ганин показан как молодой человек, очень изменившийся с эмиграцией. В прежние времена он ходил на руках или прыгал через 5 стульев, управлял силой воли, сегодня же не мог сказать женщине, что не любит её, «обмяк». От мимолётно скользнувшей любви у Ганина осталась только нежность к жалкому телу Людмилы.

Ганин в прошлом – человек действия. Поэтому безвкусная праздность, лишённая мечтательной надежды, тяготит его. Набоков определяет его свойство так: «Он был из породы людей, которые умеют добиваться, достигать, настигать, но совершенно неспособны ни к отречению, ни к бегству». Вновь переживая старый роман, Ганин снова стал энергичным и деятельным, но это внутренние действия: «Он был богом, воссоздающим погибший мир». Прошлое оживает, но не в реальности, не в мире, а в отдельной вселенной – сознании самого Ганина. Поэтому Ганин боится, что воссозданный им мир лопнет, умрёт вместе с ним.

Машенька из прошлого главного героя описана в течение нескольких лет. В момент знакомства Ганину бросаются в глаза каштановая коса в чёрном банте, тёмный румянец щеки, уголок татарского горящего глаза, тонкий изгиб ноздри. В портрете Машеньки нет ничего примечательного: прелестные бойкие брови, смугловатое лицо, подёрнутое тончайшим шелковистым пушком, подвижный картавый голос, ямочка на открытой шее.

Ещё в 16 лет Ганин ассоциирует Машеньку с родиной, природой.

Обеих понять невозможно, но от которой испытываешь «светлое томление». Разлука с Машенькой и разлука с Россией, поставленные в один ряд и написанные через запятую, для Ганина равнозначны.

Ганин вспоминает, что прошлая любовь к Машеньке не была идеальной: он имел связь с дамой, чей муж воевал в Галиции, он с облегчением расстался с Машенькой на зимний период, а следующим летом «за один недолгий час полюбил её сильнее прежнего и разлюбил её как будто навсегда», проехав ради встречи 50 вёрст.

Знакомство читателя с Алферовым начинается с запаха и звука. У него бойкий и докучливый голос, тёплый вялый запашок не совсем здорового мужчины. Затем появляется портрет: светлые редкие волосы, золотистая бородка, что-то лубочное, слащаво-евангельское в чертах. И только потом возникает характеристика героя. Взгляд его блестящий и рассеянный, Ганину он показался развязным господином. Когда Алферов в конце романа напивается, золотистая бородка превращается в бородку цвета навозца, глаза становятся водянистыми.

Алферов – математик, который «на числах, как на качелях, всю жизнь прокачался». Эта самохарактеристика объясняет отсутствие в нём душевности и интуиции. Он противопоставляет себя жене, называя её мать-и-мачехой. Ганин очень метко обозначает это противопоставление «цифра и цветок».

Высказывания Алферова претендуют на афористичность, но они банальны: «Прекрасная русская женственность сложнее всякой революции, переживёт всё, - невзгоды, террор», «с Россией – кончено. Смыли её, как вот знаете, если мокрой губкой мазнуть по чёрной доске», «России капут, «богоносец» оказался серой сволочью».

Алферов – антагонист Ганина, антигерой. Это пошляк, так ненавидимый Набоковым в жизни и вводимый им во все художественные произведения. С точки зрения Набокова, пошлость – коллекция готовых идей, пользование стереотипами, клише, банальностями. Пошляк – посредственный конформист, который любит производить впечатление и быть под впечатлением, «псевдоидеалист, псевдострадалец и псевдомудрец». Так Алферов не отвечает прямо на вопрос Ганина, кем он был в прошлой жизни, а загадочно темнит: «Не знаю… быть может устрицей, или, скажем, птицей, а может быть учителем математики».

Людмила – «ложная» возлюбленная Ганина. Её портрет дан глазами Ганина, который её почти ненавидит: «Жёлтые лохмы, по морде стриженные… томная темнота век, а главное – губы, накрашенные до лилового блеска».

Фальшива не только внешность девушки (причём показушно фальшива, искусственность крашеных волос подчёркивают невыбритые волоски на затылке), искусственна вся Людмила целиком. Она ложно чуткая, не замечает, что Ганин не любит её. Фальшивы её ногти, выпученные губы. В запахе духов Ганин улавливает что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей 25 лет. Даже тело её не соответствует возрасту: оно тщедушное, жалкое и ненужное.

Запаху духов Людмилы противопоставлен «непонятный, единственный в мире» запах Машеньки, которому не мешают её сладкие дешёвые духи «Тагор».
Трёхмесячный роман с Людмилой для Гагина – «трудный обман, ночь без конца», расплата за ночь на тряском полу таксомотора.

Людмиле противопоставлена её подруга Клара, соседка Ганина, «полногрудая, вся в чёрном шелку очень уютная барышня». Она влюблена в Ганина и могла бы составить его счастье, но герою не нужны эти отношения, поэтому Клара – несостоявшаяся возлюбленная.

Клара не смогла отречься от своей безответной любви, даже когда увидела Ганина в комнате отсутствующего Алферова и приняла его за вора. Никому не слышный монолог 26-летней девушки выдаёт её чувства: «Бедный мой, до чего жизнь довела его».

В придачу к прожитой любви (Машенька), ложной любви (Людмила), несостоявшейся любви (Клара) Набоков описывает карикатурную любовь Колина и Горностаева. Гомосексуальные отношения между танцорами лишены привлекательности, хотя Набоков и утверждает: «Нельзя было порицать голубиное счастье этой безобидной четы». Набоков подчёркивает женственные лица и выражения юношей, толстые ляжки (женственные черты), но при этом Набоков подчёркивает грязь тел юношей и их комнаты.
Подтягин – русский небезызвестный поэт, застрявший в Берлине по дороге в Париж. Если для Ганина Берлин – этап, ступень, то для Подтягина – тупик, остановка. Он предчувствует свою смерть. Очевидно, что-то в самом герое мешает его движению: «Сколько человеку нужно перестрадать, чтобы получить право на выезд отсюда». Но и получив визу, Подтягин не может уехать, потому что не может объясниться по-немецки. А когда Ганин помогает Подтягину объясниться с чиновниками, старик теряет паспорт. Это делает его остановку окончательной: «Не уехать мне отсюда. Так на роду было написано». Сердечная болезнь, очевидно, повлечёт скорую смерть, являющуюся для Подтягина единственным выходом.

Подтягин становится символом не сумевшей пережить эмиграцию России. Он похож на чеховского интеллигента: опрятный скромный старик в пенсне с необыкновенно приятным, тихим, мягким матовым голосом. У Подтягина полное и гладкое лицо, седая щёточка под нижней губой, отступающий подбородок, умные ясные глаза с ласковыми морщинками.

Этот идеальный портрет Набоков умышленно принижает, обрекая Подтягина на сходство в профиль с большой поседевшей морской свинкой. В этом образе несколько аллюзий: это и заморское животное, и жертвенное животное, и вызывающее сочувствие невинное существо, вынужденное жить в неволе.
Подтягин считает свою прожитую жизнь выброшенной даром: «Я ведь из-за этих берёз всю свою жизнь проглядел, всю Россию… я сам поэзией охолостил жизнь, а теперь поздно начинать жить сызнова». То есть то, что положено было прожить, Подтягин вложил в поэзию, неплохую, но довольно посредственную.

Поэт подобен случайной и ненужной тени, при этом не вполне понимает свою бесполезность: «Россию надо любить. Без нашей эмигрантской любви России крышка».

Художественное своеобразие

С самого начала романа Набоков играет в слова и символы. Прежде всего, речь идёт об именах героев. Все они имеют литературные источники. Например, у Подтягина Антона Сергеевича чеховское имя сочетается с пушкинским отчеством, а смешная фамилия намекает на его собственное бедственное положение и его незначительную роль в русской литературе.

Алферов бесконечно ошибается, произнося имя главного героя. Непознанность имени говорит о непознанности человека, ведь Алферов так и не узнал о роли Ганина в жизни собственной жены.

Подтягин, наоборот, хорошо чувствует главного героя, догадывается о его новой влюблённости.

Набоков наделяет Ганина собственной поэтической способностью чувствовать слово, что часто вызывает у читателя смех. Так слово проститутка тринадцатилетний герой воспринимает как принститутка – смесь принцессы и проститутки. Вермишель, по его юношескому хулиганскому объяснению – это Мишины червяки, маленькие макароны, пока они не выросли на дереве.

Эмигрантская жизнь в Берлине подобна жизни в остановившемся тёмном лифте. Другая параллель – русский пансион, в котором были слышны поезда городской железной дороги, «и оттого казалось, что весь дом медленно едет куда-то». Ганин даже представлял, что каждый поезд «проходит незримо сквозь толщу самого дома». Кларе кажется, что она живёт в стеклянном доме, колеблющемся и плывущем куда-то. Здесь к образу нестойкого равновесия и движения добавляется прозрачность и хрупкость, ведь Клара так боится открыться.